Алексей Макеев - Отложенное самоубийство

Меня и мать сначала поселили в «азюльхайме» Соседнего Городка, а потом дали там же квартиру. Платили каждому ежемесячно по сорок марок наличными и давали продуктовый набор. Еды хватало, даже оставалась, но денег почти не было. Отец изредка писал нам письма — рассказывал о ситуации на родине. Положение становилось все хуже. Талибан захватывал одну провинцию за другой. Всюду, куда приходили талибы, вводились средневековые законы. Людям рубили головы прямо на улицах. Женщин, осмелившихся выйти на улицу с открытым лицом, забивали камнями. Многие из тех, кто поддерживал шурави, погибли или бежали. Отец тоже лихорадочно искал возможность перебраться к нам в Германию.

Ко всем нашим несчастьям добавилась болезнь матери. Туберкулез. Она еще в Афганистане начала прибаливать, а скитания по миру совсем ее доконали. Она слегла. Вот тогда-то мы и познакомились с доктором Алоисом Кальтом. Его нам порекомендовали земляки. Мол, отличный врач и хороший человек.

— И он помог? — спрашиваю я.

— Оказалось, что уже поздно, — грустно качает головой Харун. — Болезнь зашла слишком далеко. Доктор Кальт посоветовал нам обратиться к доктору Гоншореку в Нидерландах. Гоншорек — крупный специалист по легочным заболеваниям. Никому ничего не говоря, мы уехали в Лейден, нашли там Гоншорека, и мать прошла у него обследование. Гоншорек успел начать лечение, но все оказалось зря — мать скончалась. Я остался один. Голландские власти сначала хотели выслать меня в Афганистан, но в последний момент пришло известие о гибели моего отца. Талибы зверски убили его.

Харун замолкает. Видно, насколько трудно ему вспоминать тяжелое прошлое. Память — умножитель печали. Тонкие пальцы, держащие чашку с чаем, дрожат, на висках блестят капельки пота, большой кадык судорожно дергается. Амра теснее прижимается к мужу. Харун благодарно улыбается жене, потом смотрит на меня.

— В общем, мое заявление о предоставлении мне политического убежища было удовлетворено. Спасибо лейденским адвокатам. Я остался в Нидерландах, поступил в университет, окончил его и стал, как всегда мечтал, журналистом. Работал в разных изданиях: голландских, австрийских, германских. Женился поздно. Потом мне предложили место здесь, в Германии, и мы с Амрой и детьми перебрались сюда.

Харун выжидательно смотрит на меня, пощипывает бородку. Ждет вопросов. Я спрашиваю:

— Вы помните тот день, о котором говорит Алоис Кальт?

— Конечно, помню. На следующий день мы уехали в Нидерланды.

— А накануне? Что произошло тринадцатого июня в четверг?

Мой собеседник хмурит свои густые брови, сосредотачивается.

— Мне сейчас трудно вспомнить все детали — столько лет прошло. Общая картина такова. Утром матери стало плохо. Она попросила земляка, знающего немецкий язык, позвонить доктору Кальту. Кальт приехал к нам после работы, часов в шесть вечера. Сделал матери укол и вообще стал хлопотать возле нее. Он пробыл у нас всю ночь. Уехал рано утром на следующий день. К утру матери стало лучше, и доктор Кальт посоветовал не медлить, а срочно отправляться к Гоншореку в Лейден. Написал адрес, нарисовал на бумажке, как добраться от вокзала до университета. Даже одолжил нам денег на железнодорожный билет, потому что у нас не хватало. Мать расплакалась, когда он вложил ей в руку деньги.

— То есть вы уверены, что весь вечер четверга и всю ночь на пятницу Кальт провел у вас? Подумайте хорошенько, Харун. Это очень важно.

— Я помню, что доктор Кальт ни на минуту не выходил из нашей квартиры. Он даже ужинал у нас в кухне. Съел пару сэндвичей с чаем. Уехал он на рассвете. Только-только солнце появилось.

— А на чем он приезжал?

Харун опять напрягает память.

— На своей машине. Я не вспомню сейчас марку. Темная какая-то.

— Точно темная? Не белая?

— Ну, белое от черного я еще смогу отличить. У доктора Кальта была темная машина. Черная, темно-серая или темно-синяя. Какая-то такая. Точно!

Не могу придумать, что бы еще такое спросить. Ну, не Шерлок Холмс я! Вдруг Лана подает голос:

— Доктор Кальт ни с кем не разговаривал, пока был у вас? Не звонил по телефону?

Я по инерции недовольно смотрю на женщину-кошку. Лезет в серьезный мужской разговор! Она выстреливает в меня взглядом, в котором можно прочитать: «Если я тебе не нравлюсь — застрелись, я не исправлюсь!»

— А ведь верно! — радостно восклицает Харун. — Доктор Кальт звонил домой и разговаривал со своей женой. Предупреждал, что задержится у нас на всю ночь!