Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого встретил в пустыне и даровал ему жизнь.
- Кто вы, сэр?
- Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу - полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?
Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.
- Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?
- Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.
- Хотите, чтобы я поверил в это?
Крюков усмехнулся.
- Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.
- И все же, полковник?
- В Намибии. На стороне армии ЮАР.
Вам это о чем-нибудь говорит?
- Да, полковник Эшли там был. Как наемник.
- Я тоже. И почти год мы бродили рядом...
* * *
Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.
- Сережа, я сейчас перевяжу тебя.
Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.
- Не надо, Леша. - Голос Мишина еле слышался. - Ты, Леша... ты... руку... дай...
Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина.
Видимо, он старался их сжать.
- Леха... с тобой... не прощаюсь... мы еще встретимся... железно....
- Конечно, Сережа, не сомневаюсь.
Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.
- Конечно... не сомневайся. Встретимся...
в аду... А теперь отойди. Я хочу поговорить... с Верой...
Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось - он смотрит куда-то внутрь себя.
- Я здесь, Сережа.
- Вера, ты прости... Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты... Все зло от них... А оно от нас... От мужиков... сволочи мы...
Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.
- Ты говори, Сережа, будет легче.
- Легче не будет. Меня, Вера, убили...
- Зачем ты так? - Она сжала его вялые пальцы. - Все обойдется.
- Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао... до пекао...
Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала - он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад - в зону зла.
Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними - вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.
- Вера, - голос Мишина был просящим. - Сволочь я. Сам знаю... но ты за меня пошла бы? Скажи...
Она сжала его руку сильнее.
- Конечно, Сережа.
- Спасибо, Вера... Ты теперь иди заЛукина...
Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла...
Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.
Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова "Добро пожаловать в пекло", которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.
Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, - неверно.
У военных особый склад ума и характера.
Для них жизнь и смерть - явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.
Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.
Читать дальше