Георгий Молотков - Расследованием установлено…

— Мы тебе бутерброды привезли, — сообщил Андрей, потряхивая полиэтиленовым пакетом.

— Займись понятыми. Жилконтора во дворе, налево. Там же ждет нас и участковый оперуполномоченный, — сказал Линяшин, борясь с соблазном сейчас же съесть бутерброды.

В присутствии понятых вскрыли опечатанную дверь. Эксперт-криминалист, сделав несколько снимков в прихожей, великодушно разрешил войти.

— Опись имущества мы еще не делали, — пояснил участковый, — поскольку было письменное указание от вас ничего здесь не трогать. А за квартирой присматривал я и дружинники.

Линяшин благодарно кивнул.

Квартира выглядела так, будто хозяин покинул ее не навсегда. Эмалированный чайник на газовой плите, заварной и чашечки стопкой — на кухонном столике. Постель не убрана, а только прикрыта шерстяным пледом. На письменном столе в картонной коробке — валидол, нитроглицерин, масса других лекарств.

Больше всего Линяшина интересовала вторая комната, считавшаяся нежилой. Труханов использовал ее как кладовку, но, по его словам, Сердобольскому она очень приглянулась и он собирался сделать в ней фотолабораторию. Как выяснилось, Сердобольский никогда не увлекался фотографией и даже фотоаппарата у него никто не видел.

Дверь в эту комнату оказалась заперта, а Труханов утверждал, что у него она вообще была без внутреннего замка.

Участковый принес связку ключей. Попробовал одним, вторым — дверь открылась.

В крохотной комнате, грубо окрашенной масляной краской, стоял тяжелый дух нежилого помещения. Добрую половину ее занимал шкаф, добротно, как мастерили в старые времена, сделанный под красное дерево. Тускло мерцали толстые граненые стекла.

— Пальчики и любые другие отпечатки поищите везде — на ручках, стеклах, внутренних полках, — предупредил Линяшин эксперта-криминалиста.

Нижние полки оказались забитыми книгами, альбомами, справочной литературой по декоративно-прикладному искусству. Ведя следствие по уголовному делу Раковского, Линяшин перечитал и просмотрел горы специальной литературы по музейным ценностям, держал в руках редчайшие раритеты на эту тему. Большинство книг, хранившихся у Сердобольского, он знал по крайней мере по названиям. Его ничуть не удивили книги «Русское ювелирное искусство, его центры и мастера», «Золотые и серебряные изделия русских мастеров XVIII — начала XX века», альбом «Ювелирные изделия фирмы Фаберже», изданные уже в советское время. Но вот такую редчайшую книгу, как «Правила внутреннего распорядка фабрики золотых и серебряных изделий торгового дома К. Фаберже», вышедшую в 1903 году почему-то в Одессе, он видел впервые.

Линяшин начал листать ее, и где-то в середине книги нашел несколько листков розовой почтовой бумаги с машинописным текстом. Письма эти адресовались «господину Сердобольскому», но с русским обращением к нему по имени-отчеству. Судя по подписи, отправителем их был некто Серж Лаузов, проживающий в Швейцарии. «Ну что ж! — с удовлетворением отметил Линяшин. — Это уже не ниточка, ведущая к развязке, а кое-что покрепче. Наверное, именно об этих посланиях из-за рубежа и говорил Труханов…»

Осмотр и опись содержимого шкафа заняли около двух часов. Эксперт-криминалист сложил свои приспособления в чемоданчик, давая понять, что его работа закончена. Понятые явно заскучали. Линяшину это состояние оторванных от своего дела людей было знакомо. Приглашенные на обыск или осмотр места происшествия, они ждут нечто потрясающее воображение. Если не тугих пачек ассигнаций, сберегательных книжек с пятизначным счетом, золотых монет и бриллиантов с куриное яйцо, то хотя бы каких-то подпольных ценностей. Вот тогда было бы о чем рассказать, посудачить во дворе! Вот тогда можно было бы строить любые предположения насчет того, почему старик Сердобольский оставил на свои похороны 300 рублей, ходил в пальто и шляпе времен фильма «Чапаев», а на поверку оказался подпольным миллионером?!

По следственным делам Линяшину приходилось читать немало чужих писем. Деловых и сугубо личных, интересных, содержательных и пустых, четких, ясных и темных, как осенняя ночь.

Он не только читал, но и подшивал к делу, нумеровал как важный следственный документ и письма-исповеди, и письма-угрозы, и письма-советы, как вести себя в случае ареста и суда. Однажды к нему поступило письмо, написанное карандашом на узких полосках бумаги, оно поражало своей бессвязностью, никчемным набором, казалось бы, случайных Слов. Было такое впечатление, что писал его психически больной человек.