Татьяна Степанова: Яд-шоколад

Изнасилованная женщина.

Ноги широко распялены, юбка задрана на голову.

Белое фарфоровое тело.

Воткнутый штык.

Итальянские тенора — фашисты сладкоголосо пели что-то про Абиссинию, мужество и военный поход.

— Кофе горячий? — повторил свой вопрос Дмитрий Момзен.

— Да, я торопился, как мог.

— Пешком или на машине?

— Пешком, как ты велишь, после завтрака.

— Тебе надо больше двигаться. Ты парень храбрый, здоровый, сильный, но тебе надо быть подвижным, ловким. И еще тебе надо…

— Что?

— Да так, ничего.

— Нет, скажи, — Олег улыбался… то есть пытался улыбаться.

— Надо учиться переступать через некоторые вещи. Ну и через себя тоже. Через «не могу», «не хочу», через то, что коробит или пугает.

— Я стараюсь, ты же знаешь, я очень стараюсь.

Убийственный романтизм бытия… Они говорили как ни в чем не бывало о самых простых, но очень важных вещах.

На фоне фотографии изнасилованной китаянки, пригвожденной к земле японским штыком.

Олег Шашкин внезапно ощутил, что тошнота глубоко внутри начинает подниматься и…

— Мне надо отлить, — сказал он нарочито грубо, хрипло.

Все Рейнские романтики очень ценили такую вот брутальность в патовый момент.

Он оставил Момзена наедине с экраном, кофе латте и итальянскими тенорами, быстро, как мог, поднялся по лестнице, обливаясь потом, и плюхнулся на широкий подоконник — это вот маленькое узкое окно во внутренний двор у самой лестницы в подвал, оно всегда открыто.

Не то чтобы он чувствовал дурноту, дрожь или там боялся чего-то… Этой вот старой фотки, что ли, в Интернете? Просто на одну секунду ему почудилось…

Белое женское тело — гладкое, как китайский фарфор. Задранная юбка скрывала лицо бедняжки. Но все остальное так щедро выставлено напоказ.

Гладкие ноги, упругие ляжки, тонкие щиколотки. У Машеньки ноги еще красивее. Он видел ее в шортах. Он видел ее в платье. Он видел ее в том классном костюме для верховой езды — бриджи в обтяг, сюртук и этот черный шлем, из-под которого выбиваются пряди рыжих волос.

Рыжая Машенька…

Сердце в груди забилось сильно и сладко. Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй дотронулся до створки окна. Он вспомнил.

Они ехали на машине. Они опробовали недавно купленный и отремонтированный армейский «УАЗ», с которого сняли брезентовый верх, превратив его в открытую военную тачку. Они с Момзеном рулили по колдобинам пустыря у железнодорожной станции, пробуя сцепление и передачу. А затем рванули через парк напрямик по аллее к озерам.

И она возникла из чащи как видение, как лесной дух. На гнедой лошади! Она мчалась галопом через лес на гнедом коне, точно уходила от злой погони.

Нет, нет, нет, конечно же, нет… Она просто появилась на аллее. И конь был — самой обычной гнедой ленивой пузатой кобылой из клуба верховой езды, что в парке. И не гнался за ней никто.

Это они чуть не сбили ее там, на парковой аллее. Момзен чудом выкрутил руль вправо, и они разнесли бампер о старую липу.

Олег Шашкин выскочил из «УАЗа», не помня себя, бросился к всаднице. Она не пострадала. Только вот у старой кобылы случился чуть ли не обморок от пережитого шока. И она сразу навалила с испугу огромную кучу дерьма.

Пахло конским навозом…

Это первое, что врезалось в память Олегу Шашкину по прозвищу Жирдяй.

Второе — что у девушки рыжие волосы и глаза как фиалки.

Она стала орать на них, что они придурки и сволочи, ездят так только одни лишь идиоты ненормальные, а они и есть эти самые ненормальные идиоты, потому что тут парк и конный клуб и много детей катается и вообще…

Момзен кратко, но с большим чувством извинился: девушка, простите, мы не хотели, мы честно не хотели…

Олег Шашкин что-то бормотал, все гуще, все неудержимее заливаясь краской под ее гневным взглядом. Словно его обварили кипятком.

Этакая здоровенная туша… толстый пацан в армейских брюках из камуфляжа, в черной майке, в татуировках, бритый наголо.

Он тогда еще и голову брил, как идиот…

Он и сейчас бреется наголо…

Это она обозвала его идиотом… нет, не его, ИХ, а потом…

Она взглянула на него сверху, с седла.

Старая гнедая кобыла все еще продолжала неудержимо какать, содрогаясь всем своим телом.

Девушка нахмурила темные брови и сказала, что ее зовут Машенька.

Не Маша, не Мария, а вот так — Машенька.

Потом она велела Олегу Шашкину подержать стремя и спрыгнула с лошади. Та наконец угомонилась.

Девушка взяла лошадь под уздцы и пошла по аллее. А он отправился, поплелся, полетел, как на крыльях, за ней следом.