Анна Данилова - Девять жизней Греты

Магдалены нет и никогда больше не будет. Она, готовившая убийство Греты, погибла точно по ею же придуманному сценарию. Вот только кто подрезал тормозной шланг? Как все это вышло?! Почему следователь допрашивал его так, словно ему было что-то известно о готовящемся преступлении? Почему он как-то странно смотрел на него? И почему у него было такое непроницаемое лицо, будто он разговаривал не с живым человеком, скорбящим мужчиной, только что узнавшим о том, что погибла его жена, а с подлецом, с законченным мерзавцем? Это слышалось в тоне его голоса. Горги это чувствовал, а потому ему было особенно страшно.

Как теперь он будет жить? Как вернется в квартиру, где каждая вещь, каждый сантиметр пропитан запахом духов Магдалены, где на туалетном столике наверняка еще рассыпана ее пудра («Знаешь, Горги, хоть рассыпчатой пудрой пользоваться чрезвычайно удобно, она прекрасно ложится на мою кожу, но весь столик всегда в пудре…»). Обычно после того, как Магдалена заканчивала свой туалет, она отрывала большой ватный тампон и тщательно вытирала свой столик.

В ее спальне наверняка разбросаны ее вещи. Она никогда не отличалась аккуратностью. Считала, что у нее все должно быть под рукой. Туфли-лодочки рядком стоят под кроватью, а не в картонных коробках, как у Греты. На наволочке – следы розовой помады. Постель взбита, простыня наполовину сползла на ковер. Зеленые шелковые шторы плотно задернуты. В кресле ворохом свалены ее разноцветные сумочки. А Магдалены нет и не будет! Что теперь ему делать с ее сумочками? Выбросить их на помойку или раздать бедным у церкви? Или отнести их в ближайший магазин «втора употреба» («вторая нога, рука, задница?» – как любила шутить Магдалена)?

Почему он меньше всего думает о Грете, ведь она была его женой, он спал с ней, она по определению должна быть ближе ему? Быть может, потому, что он был уверен – если что-то и случилось с ней, то намного раньше, чем с Магдаленой, а значит, ее душа уже на небесах, давно, отлетела туда еще сутки тому назад…

Господи, какая глупость! А что, если она сейчас пьет кофе где-нибудь на Арбате, в Москве? Или покупает себе новую шубку на бывшем Калининском проспекте? Надоел ей болгарский муж, она села в такси, доехала до Варны, а оттуда самолетом – в Москву!

Однако в это ему верилось с трудом. Грета, как говорила Магдалена, – адекватная девушка. И если бы она приняла такое решение, то позвонила бы ему и сообщила о своем отъезде. Ведь в тот день они не скандалили, не ругались, не выясняли отношений. Хотя и понимали, что брак их дал трещину. Что в их отношениях появилось много фальши.

В дверях возникла знакомая фигурка. Такая знакомая, что Горги вздрогнул. Его словно током ударило. Худенькая женщина в белом плаще и черном шарфе. Ярко-рыжие волосы коротко острижены.

Горги закрыл глаза, и видение исчезло. Мари Аньес! Он все бы отдал, чтобы только это было реальностью! Чтобы в эту дверь на самом деле вошла она, села напротив него и, протянув руку, крепко схватила его за рукав. Потянула его к себе. И прошептала бы, глотая слезы: «Горги, как же я по тебе соскучилась…»

Вот кого он хотел бы сейчас увидеть. Вот в чье плечо – уткнуться. Мари Аньес!

Он судорожно принялся вытаскивать из кармана телефон. Какое счастье, что ее номер он сохранил, не стер, как ему советовала Магдалена!

Он так нажал большим пальцем на кнопку, что чуть не раздавил телефон. И замер. И сразу вокруг стало очень тихо. Словно все перестали говорить, жевать, шуршать салфетками и позвякивать вилками, даже дождь перестал барабанить по стеклам и с сигарет перестал падать пепел…

– Сeci?

– C’est I!

– Vous avez manqué?

– Je t’aime.

Она взяла трубку и ответила так поспешно, словно ждала этого звонка все эти месяцы. Словно эта фраза – «Je t’aime», «я люблю тебя», – была готова сорваться с ее языка в любое время дня и ночи. Несчастная, обожаемая им Мари!

– Par Marie, j’ai le malheur… J’ai le grand malheur. Je suis resté entièrement un. Ce m’est mauvais! J’ainsi ne me suis pas habitué! Ce qui à moi а faire? Ma mère périe! L’йpouse a disparu! Je crains, cela je qu’ils planteront, par Marie… Et… pardonnez-moi. Pardonnez, si vous puissiez. Je vous aime seulement. Seulement vous. Vous. ( Мари, у меня беда… У меня большая беда. Я остался совсем один. Мне плохо! Я так не привык! Что мне делать? Моя мать погибла! Жена исчезла! Боюсь, что меня посадят, Мари… И… прости меня. Прости, если сможешь. Я люблю только тебя. Только тебя. Тебя. )

И он отшвырнул от себя телефон, понимая, что голос Мари был наваждением, плодом его воображения, что его телефонный аппарат, этот мертвый холодный предмет, лжет ему точно так же, как лгала его мать, замутившая его рассудок своей болезненной любовью. Как Грета, клявшаяся ему в любви, а потом бесследно исчезнувшая и бросившая его на произвол судьбы! Как все эти полицейские и следователи, которые прожгли его своим презрением так, словно им было известно о нем больше его самого! Их молчание – это ли не ложь? Если ты что-то знаешь, скажи – прямо в лицо, глядя глаза в глаза! Зачем они мучают его? Что им известно о Грете?!