Лариса Соболева - Та, которой не должно быть…

– Я подумаю, что можно сделать.

Жанна поднялась, положила на стол визитную карточку и попрощалась:

– Здесь мой номер телефона. Жду. Но недолго, за психушку я готова голой и босой остаться, так что поторопись, пока не передумала. Гудбай.

Володя не знал, зачем она ходила в офисный центр, но был приятно изумлен, что ждал недолго:

– Вот это скорость, а я приготовился поспать.

– Я всего лишь занесла приятельнице журнал. Поехали?

Жанна пристегнулась ремнем безопасности и откинулась на спинку кресла, улыбаясь и глядя на своего Вовку. Он подмигнул ей и тоже чему-то улыбался.

На кладбище никого не было, кроме холода. Федор часто приезжал к матери на байке, ставил его у обочины, садился на скамейку у соседней могилы и смотрел на холм земли, на портрет улыбающейся Аллы, замерзшие цветы. И плакал. Тут не перед кем строить из себя героя, который слезы держит в сердце, а внешне только хмурит лоб. Феде было больно. Когда горит душа, это покруче, чем получить по морде кулаком. И он плакал. Потеряв мать, Федор потерял платформу, чувствовал себя брошенным, одиноким и виноватым, но надеялся, что она подскажет с небес, как теперь ему жить.

– Федя… – раздался за спиной голос Майки.

Он украдкой вытер слезы, стесняясь их и гадая, слышала подруга его девчоночьи всхлипывания или нет.

– Зачем пришла? – не оборачиваясь, спросил Федор.

– Федя… я давно тебя не видела… Почему ты не приходил?

– Не хотел.

Майка робко присела рядом с ним, будто боялась, что Федька прогонит ее, а он даже глаз не скосил в ее сторону. Они посидели в молчании, Майка захлюпала носом и заговорила срывающимся голосом:

– А я болела. И ждала тебя… Твоя мама спасла мне жизнь… Я тоже хотела спасти ее, звала на помощь… А тот урод напал на меня, ударил и… я больше ничего не помню. Открыла глаза, а кругом темно, как в могиле… Если б ты знал, как мне было страшно, очень-очень страшно ничего не видеть. Я думала, ты найдешь меня… Там была еще одна девушка, Валенсия.

– Ты с дуба упала? – вяло промямлил Федор. – Валенсия город. В Испании.

– Ее зовут Валя! А Валенсией прозвал парень, она его любит… Федя, я не виновата, что так вышло… но ты меня прости… Мне так плохо без тебя…

Не глядя на нее, Федор закинул руку и положил на плечи Майки, которая разревелась окончательно, получив, в общем-то, прощение. Хотя за что?

Не успели высохнуть слезы, кладбищенскую тишь разрезал звук мотора. Подъехал автомобиль, резко затормозил, вздымая дорожную пыль, из него выскочил Заваров.

– Майя… Дочка… Здравствуй, Федя.

Федор молча встал, отошел к байку, сел и надел шлем, он вел себя так, словно никого нет на кладбище.

– Почему не здороваешься, мальчишка? – вскипел Заваров.

– Я здороваюсь с теми, кому желаю здравствовать, – застегивая шлем, проронил резко возмужавший сын Аллы.

Заваров скрипнул зубами, возможно, он приказал бы охранникам отделать до инвалидной коляски наглеца, но дочь подхватилась и пошла к Федору.

– Майя! – остановил ее Заваров. – Поедем домой?

– Из-за тебя тот урод убил мальчишек, – отступала от него дочь. – Я просидела в его подвале… он хотел и меня… убить. А за что? Потому что ты… мой отец подставил меня на этой дурацкой машине, которую подарил. Он говорил нам, что скоро убьет. А это ты убивал людей на дорогах! Ты давил их… Как ты мог? Все про тебя говорят только плохое… мне стыдно!

– Майя… – шел к ней отец, ни разу не посмотревший на могилу своей последней жены. Но ведь он терял дочь! – Не слушай их. Это завистники, мрази, ничтожества. Они ни на что не способны, прозябают, как слизняки. Ну, кто виноват, что они так хреново живут, кто? Они сами! Потому что дерьмо. А живут-то благодаря мне и таким, как я. Быдло вонючее и ползучее. Ты еще не понимаешь, что эти людишки существуют для того, чтобы служить нам, их место там, где мы укажем. Ты поймешь, со временем поймешь…

– Майка! – подал голос Федор, заведя байк. – Или он, или я. Решай сейчас.

Она, разумеется, думала, но недолго. Майка выбрала Федора, села сзади и обняла, прижавшись щекой к его спине. Папа закричал, побежав к ним:

– Стой, стой!.. Майя…

Федор дал по газам и умчался вместе с его дочерью, оставив после себя выхлопные газы. Заваров рухнул на скамейку, ударил по ней кулаками, заскрежетал зубами и, в сущности, уговаривая себя, бубнил:

– Ничего, вернется. Помыкается с этим… и вернется, когда поймет, что жизнь хороша только с большими деньгами. Она же моя дочь. А я подожду. И прощу.