Юлиан Семенов - Пресс-центр

Степанов вдруг увидел - явственно, будто кадр из цветного фильма - громадный луг, поросший жесткой желтой травой, и синих кузнечиков, которые летали, издавая странное жужжание, будто далекий треск вертолета. Но тогда, в известинском пионерском лагере, ребята еще не знали, что скоро вертолеты сделаются бытом, и не знали они, что их будут увозить оттуда под бомбежкой, никто еще ничего не знал, потому что было лето тридцать восьмого года. Степанов вспомнил, как тогда, бегая с большим сачком за кузнечиками, он вдруг испугался чего-то неведомого, остановился, а потом лег на жесткую траву, ощутил ее тяжелый солнечный запах и вдруг заплакал неудержимо, как женщина, которую обидели, совсем не по-детски, долго не мог понять, отчего же он так плачет, и, только когда семилетняя Алка Блат стала гладить его по плечам и успокаивать, вдруг понял, что испугался смерти, представив себе, что когда-нибудь исчезнет этот желтый, иссушенный луг, и синие кузнечики, и солнце, и все вокруг исчезнет, потому что умрет он сам...

"Все-таки курить натощак, - подумал Степанов, - типично русская манера. Американцы пьют стакан сырой воды, французы торопятся получить свой кофе, а мы тянемся за сигаретой. Жаль, что у нас исчезли маленькие пачки "Дуката" по семь копеек. Самые были хорошие сигареты. Они появились году в сорок шестом - первые наши сигареты. До этого были папиросы "Норд", "Беломор" и "Казбек". Отец, правда, курил "Северную Пальмиру", пока не перешел на "Герцеговину флор". Его восстановили в партии и на работе в первые дни войны; в четыре часа утра к нам домой позвонил Поскребышев, помощник Сталина, и сказал отцу, что сегодня же надо выехать в Смоленск - готовить загодя партизанские типографии... Да, лет пять назад я бы, конечно, не предавался в Париже воспоминаниям, а ездил в метро - утренние поезда в любом городе мира похожи на социальную анкету, успевай только анализировать информацию: кто во что одет, что читают, как говорят друг с другом, много ли смеются, толкаются ли в дверях. Говорят, у нас толкаются. Черта с два. Это здесь толкаются, а у нас верх галантности, чудо что за пассажиры. Только у наших старух особые локти, словно у них не кости, а деревянные протезы. "Советские старухи - самые старые старухи в мире!" А что, с точки зрения социологии, в этом тоже есть свой прекрасный смысл..."

- Месье Степанофф! - пропела мадам Брюн, чуть прикоснувшись к двери подушечками своих толстых пальцев. Месье Степанофф! Вам звонят!

Стучать она не решилась - слишком резкий звук, постоялец может вздрогнуть от неожиданности; мягкость, во всем мягкость, гостя нужно холить. Степанов тем не менее вздрогнул. Он никому не давал номер телефона, предпочитал звонить сам.

- Я сплю.

- Я знаю, месье Степанофф, я сказала об этом абоненту, но он срочно требует вас к аппарату.

"Наверное, Джордж. Он мог узнать, где я остановился".

- Кто звонит?

- Какой-то советский господин.

Степанов накинул халат и попросил:

- Мадам Брюн, не смотрите на меня, я голый.

Брюн рассмеялась, словно рассыпала по столу пуговицы. "В моем варварском французском она поняла лишь то, что я голый, - подумал Степанов. - Наш самоучитель ни к черту не годится".

Телефонный аппарат стоял в маленьком коридоре, оклеенном ситцевыми, в цветочках - на немецкий манер - обоями.

Мадам Брюн стояла возле телефона и держала в руке трубку.

- Я думала, вы действительно голый, - сказала она, - мне было бы так интересно увидеть голого красного.

- Еще увидите, - пообещал Степанов, и мадам Брюн ушла по винтовой лестнице вниз, раскачивая задницей, необъятной, как аэродром. - Слушаю, - сказал Степанов, провожая взглядом мощные телеса мадам Брюн.

- Дмитрий Юрьевич, посол просит вас приехать к нему в десять.

- А сколько сейчас?

- Спали еще?

- С чего это вы?

- Мадам сказала, что вы голый.

- Вот как... Когда же это она успела?..

- Они проворные... Сейчас девять пятнадцать...

- Хорошо, я буду к десяти.

Степанов наскоро принял холодный душ, бросил в стакан воды таблетку аспирина - французы утверждают, что аспирин надо пить профилактически каждый день, чтобы разжижать кровь, а после пьянки три раза в день; заел кислую воду жестким красным безвкусным яблоком и, только спустившись вниз, недоумевающе подумал: зачем он, приехавший на этот раз править корректуру своей книги, а не по журналистскому мандату, мог понадобиться столь неожиданно?

12

12.10.83 (10 часов)

Посол Андреенко был сед, моложав, поразительно быстр в движениях; со Степановым их связывала давняя дружба; разница в возрасте - двадцать лет - чем дальше, тем больше стиралась; особенно после того, как Степанов провел военкором в джунглях Вьетнама и у партизан Лаоса полгода, побывал в переделках в Чили, на Борнео, в Западном Берлине во время бунта "новых левых", в Ливане, когда Израиль только- только начинал планировать агрессию, и тот незримый разрыв, отделявший фронтовиков ото всех тех, кто не был солдатом Отечественной, все больше и больше стирался, хотя, конечно же, ни одно из трагических событий, свидетелем которых был Степанов, не могло сравниться с теми четырьмя годами битвы, участником которой - с первого дня - был Андреенко.