Юлиан Семенов - Репоpтеp

- А я на красный свет улицы не перехожу и попадать к вам не собираюсь, - отрезала девица и дала отбой.

Ну, гадина, а!

Вот тогда-то я и позвонил старому приятелю, полковнику Славе Костенко из угрозыска.

XXII Я, Иван Варравин

_____________________________________________________________________

Главный редактор вызвал меня вечером, когда я вернулся из архива, и молча протянул письмо с прикрепленной к нему форменной бумажкой, - явно из отдела писем, только не нашего, а сверху.

Письмо было отправлено по трем высшим адресатам; писала Глафира Анатольевна, мать Оли.

В общем-то я сразу понял, в чем дело, ознакомившись с первым абзацем. Я не ошибся: <����Издевательство над беременной женой>, <����вправе ли человек с таким моральным обликом работать в комсомольской прессе>, <����как соотнести святое слово <����перестройка>, а она ведь и морали касается, с тем, что любовники - Е. Нарышкина и мой зять, отец ребенка, которого носит под сердцем дочь, - на страницах газеты призывают к справедливости и честности, к духовности и моральной чистоте, а на самом деле глумятся над этими святыми для каждого советского человека понятиями>. Ну, и все в таком роде: как я унижал Ольгу рассказами о моих прошлых любовницах, не таясь, продолжал с ними встречаться, не ночевал дома, а потом и вовсе выгнал из квартиры несчастную женщину - такое действует убойно.

- Ну и что? - спросил я, вернув письмо главному с резолюцией на бланке: <����Разобраться и сообщить>.

- Тебе видней, - ответил он. - Даже будь это неподписной текст, я бы и то не решился бросить в мусорную корзину: речь идет о беременной женщине.

Раньше я называл главного, как и было принято в молодежной газете, по имени и отчеству, конечно же на <����вы>. Он старше меня на девять лет, шеф, член бюро и все такое прочее; я не очень задумывался, что в такого рода отношениях заложена холопская покорность - с одной стороны и барская всепозволенность - с другой. Я осознал эту ситуацию именно сейчас, каким-то внезапным, жарким озарением.

- А ты позвони моей жене, Оле, - сказал я главному, спокойно, без малейшей демонстрации перейдя на <����ты>. - Пригласи ее к себе, побеседуй. Спроси, отчего у нас случился разлом? А потом послушай меня.

- Хорошо, - главный, не дрогнув лицом, кивнул. - Вполне разумное предложение, принимаю... Давайте телефон вашей жены, записываю...

Он перешел на <����вы> так же мягко, никак не выказывая слом его отношения ко мне.

Я продиктовал номер:

- Оля сейчас живет там.

- Давно?

- Четыре месяца.

- Вы предпринимали какие-то шаги, чтобы ее вернуть?

- Да.

- Какие именно?

- Это мое дело.

- Так или иначе, но вам придется рассказать об этом на собрании...

- Я не буду рассказывать об этом на собрании.

- Почему же? Вопрос ведь поставлен... Не считайте, что я сразу же стану на сторону вашей тещи, я отношусь к вам с уважением и ценю вас как одаренного журналиста... Но я не могу пройти мимо этого, - он кивнул на письмо, - человеческого документа... Да и коллектив меня не поймет...

Ну и формулировочка! Горазды же мы на змейство, попробуй возрази, <����на коллектив замахиваешься>?! Я на ханжество, замахиваюсь, не на коллектив.

- Значит, звонить не хотите?

- Отчего же? Я поручу это Василию Георгиевичу...

Вася Турбин, он же Василий Георгиевич - секретарь нашего партбюро, ему двадцать семь лет, хороший парень, прошел на выборах единогласно, редкий случай.

- Хотите, я приглашу его? - поинтересовался главный.

- Хочу. Он еще не читал?

- Нет. Я ждал разговора с вами...

- Очень хочу, - повторил я. - Надеюсь, этика позволит мне присутствовать при его разговоре с Глафирой Анатольевной?

- Не знаю... Посоветуемся...

Наш секретарь пожал мне руку: <����Привет, старик, я тебя сегодня искал, куда запропастился?>; обернулся к главному: <����Что случилось?>

Тот молча протянул ему письмо.

Вася прочитал стремительно, лицо его пожухло, словно цветок на солнцепеке; он поднял на меня голубые глаза, в которых была нескрываемая растерянность, и тихо спросил:

- Это правда, Иван?

- То, что мы не живем с Ольгой, - правда. Все остальное - ложь. Мне кажется, это звено в провокации со стороны тех, кого я сейчас вытаптываю.

- Кого вы сейчас вытаптываете? - спросил главный. - Загряжское дело, о котором мне говорил Кашляев?

Я поинтересовался:

- Он говорил, что дело это путаное? И что лучше бы нам вообще в него не лезть, пока не разберется прокуратура? Правда?

Вася опередил шефа: