Юлиан Семенов - Старик в Мадриде

...А потом мы пошли на уютную, тихую Санту-Анну и сели за столик пивной <����Алемания>.

- Здесь определен распорядок дня раз и навсегда, - продолжал Кастильо Пуче, - в десять часов пьют пиво журналисты, которые пишут о корриде, - их Папа не очень-то слушал, они слишком традиционны и не ищут н е в о з м о ж н о г о. В час дня сюда приходят <����ганадерос>, а к ним Папа прислушивался, потому что они знали истинный толк в быках.

...Он сидел у окна, много пил и очень быстро писал свои отчеты для <����Лайфа>, которые потом стали <����Опасным летом>. Вечером, часов в девять, когда сюда приходят после корриды в с е, и матадоры в том числе, - он не любил здесь бывать, потому что ш у м становился другим, в нем появлялось иное качество, в нем было много лишнего, того, чего не было в дневном шуме, который, наоборот, помогал Старику работать, ибо то был шум не показной, наигранный, вечерний, когда много туристов, а шум, сопутствующий делу: такое бывает на съемочной площадке перед началом работы, и это не мешает актеру заново перепроверять образ, который ему предстоит играть, но зато ему очень мешает стайка любопытных, которых водят по студии громкоголосые гиды.

- Пойдем в <����Кальехон>, - сказал Кастильо Пуче, - там Старик любил обедать.

И мы пошли в <����Кальехон>, и это было похоже чем-то на памплонскую <����Каса Марсельяно> - такое же маленькое, укромное, с в о е место, где нет высоких потолков, вощеных паркетов и громадных колонн. Когда вы войдете в укромный, тихий <����Кальехон>, на вас с осторожным прищуром сразу же глянет Хемингуэй: его портрет укреплен на деревянной стене, прямо напротив двери. Все стены здесь (как и во многих других ресторанчиках Испании) увешаны портретами матадоров с дарственными надписями. Когда мы поднимались на второй этаж, я обратил внимание на свежую огромную фотографию: это был Ниньо де ля Капеа, самый молодой и - отныне самый известный матадор Испании.

- Возьмем себе то, что обычно брал Папа, - сказал Кастильо Пуче.

Нам принесли <����гаспачо андалус> - холодный томатный суп в глиняных блюдцах. Сюда, в эту холодную, такую вкусную во время жары похлебку, надо положить мелко нарезанные огурцы и поджаренный хлеб и перемешать все это, и получится некое подобие нашей окрошки или болгарского <����таратора>, несмотря на то что наша окрошка рождена квасом, а <����таратор> - кефиром. Потом Старик заказывал <����гуадис колорадос> - крестьянскую еду, мясо с бобами, в остром, чуть не грузинском соусе, а после <����арочелес> - рис с корицей.

Доктор Мединаветтиа, старый друг Старика, который наблюдал его в Испании, запретил ему острую пищу и сказал, что можно выпивать только один стакан виски с лимонным соком и не более двух стаканов вина, и Старик очень огорчился и долго молчал, когда пришел сюда, и выпил пять виски, а потом взял вино <����вальдепеньяс> из Ла Манчи и заказал много еды, так много, что вокруг него столпились официанты: было им жутковато смотреть, как Папа работает ложкой, ножом и вилкой - <����неистовый инглез этот Папа>...

- Отсюда мы пошли к Дону Пио, - продолжал Кастильо Пуче, - к великому писателю Барохе, который умирал, и кровать его была окружена родственниками, приживалками, журналистами, фотографами; Папа купил бутылку виски, а Мэри передала свитер - <����это настоящий мохер>, добавила она, и это был бы очень хороший подарок, потому что Пио Бароха боялся холода, но подарок Мэри не пригодился, потому что через два дня Бароха умер. Старик надписал ему свою книгу и поставил на столик возле кровати бутылку виски и сказал Барохе, как он н у ж е н ему, как много он получил от Дона Пио, от его великих и скорбных книг, а Бароха рассеянно слушал его, осторожно глотая ртом воздух...

После, когда Старик вышел от Барохи, он задумчиво сказал:

- Я никому не доставлю такой радости: умирать, как на сцене, когда вокруг тебя полно статистов, и все на тебя смотрят, дожидаясь последнего акта...

Именно в тот день, когда он был у Барохи, Старик зашел в те два бара на Гран Виа, куда обычно он не любил заходить: в <����Эль Абра> и <����Чикоте>. Он не любил заходить туда потому, что именно в этих барах он проводил многие часы с Кольцовым, Сыроежкиным, Мамсуровым, Карменом, Цесарцем, Малиновским, Серовым, когда он писал <����Пятую колонну> и <����Землю Испании>, когда вынашивался <����По ком звонит колокол>, когда он был молод, и не посещал доктора Мединаветтиа, и безбоязненно приникал губами к фляжке с русской водкой, не думая о том, что завтра будет болеть голова, и будет тяжесть в затылке, и будет ощущение страха перед листом чистой бумаги, а нет ничего ужаснее, чем такой страх для писателя...