Фридрих Незнанский - Когда он проснется

Турецкий не подал и виду, что один их общий знакомый пережил аналогичный случай.

– И что пропало?

– Ничего. В том-то и дело. Ни деньги, ни ценные вещи. Замок цел. Кстати, после этого случая я и начал догадываться, чьих рук дело похищение Ольги.

– А вы сказали об этом Мартемьяновой?

Вересов кивнул.

– Сказал. И мне показалось, что она даже согласилась. Но что толку – похитители-то больше не звонили…

Турецкий вышел из больницы, когда уже начали сгущаться сумерки. Допрос Игоря Вересова занял часа три, если не больше.

Итак, информация, которую Александр Борисович получил от помощника Мартемьяновой, собственно говоря, оказалась исчерпывающей. Оставалось только выйти на этот самый УНФ, найти людей, которые были в Москве. Одним словом, мотив убийства, виновники и, что самое главное, заказчики – налицо. Значит, преступление фактически… раскрыто?

Турецкий сел в свою машину и не торопясь вырулил со стоянки у ЦКБ. Кстати говоря, теперь ясно, почему Игорь Вересов оказался именно здесь, в этой больнице, – благодаря своему высокопоставленному дяде.

Такого в практике Турецкого, да и, наверное, вообще никого, не было. Раскрыть заказное убийство не кого-нибудь, а депутата Государственной думы на следующий день после его совершения? Фантастика! Если это действительно так, то Турецкому стоит присвоить классный чин государственного советника юстиции третьего класса, то есть генерал-майора, и поставить бронзовый бюст на родине, а значит, в самой что ни на есть столице. Кстати, место на Лубянке пока еще свободно…

Турецкий вел машину и размышлял. Конечно, все вроде бы логично. Националисты, кассета, хитроумный план нейтрализации Мартемьяновой… Но что-то подсказывало ему, что не так все просто.

Это «что-то» была интуиция, которая редко изменяла Турецкому.

Раздался телефонный звонок. Турецкий вынул из кармана мобильник:

– Я слушаю.

– Саша! – раздался в трубке взволнованный голос Грязнова. – Скорее дуй на Петровку! Мартемьянова у меня!

Когда все в доме утихомирилось, баба Люба осторожно высунула нос из своей комнаты.

В передней лампа была выключена, и комната освещалась призрачным голубым светом, льющимся от телеэкрана. Перед телевизором на диване дремал Лева, завернувшись в одеяло. Он не услышал, как баба Люба незаметно и тихо, как мышь, подкралась к нему и, наклонившись, прошептала на ухо:

– Жидовку успели сховать?

От неожиданности Лева вскрикнул и подскочил.

– Тьфу, тьфу, чтоб тебя, дура старая! Так же и помереть можно от разрыва сердца!

В темноте бабулю можно было принять за привидение – в белой сорочке, с распущенными по плечам седыми волосами, с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ночью она обходилась без палки, причем двигалась легко и свободно.

– Чего она к нам приперлась? Места другого не нашла, – тихо ругалась баба Люба. – Эти жиды все богатые, у них золота у всех наховано, откупиться могла, так нет… На нас беду накличет.

– Баба, иди спать, – сердито бурчал Левчик.

– Сховали ее?

– Сховали, сховали, никого нет, все полицаи уехали, на мотоциклах. Иди спать ложись.

Лева подтолкнул бабулю к дверям ее комнаты.

– Я на ведро схожу в сени, – сказала бабуля.

– Иди куда хочешь, отстань только от меня!

Лева со стоном накрылся с головой и отвернулся лицом к спинке дивана.

В сенях тихо звякнуло помойное ведро. Через некоторое время баба Люба вернулась в переднюю. Беззвучно подошла к телевизору, выключила его. В передней стало совсем темно. Сквозь обледеневшие окна со двора не проникало ни единого лучика. Ночь была темной, безлунной…

Старуха на ощупь поползла к своей комнате. Открыла дверь. Держась рукой за стену, доковыляла до своей кровати, оперлась рукой на железную спинку и села на постель. Одеяло вдруг издало придушенный звук и судорожно забилось под бабой Любой.

Лева проснулся от истошного женского визга и бабушкиного крика:

– Гвалт! Людечки, рятуйте!

Лева ошалело вскочил, не понимая, в какую сторону бежать. В переднюю с такими же растерянными заспанными рожами влетели Гера и Богдан. Вспыхнула лампочка под потолком, осветив неприглядную картину.

Голая Света визжала, закрываясь подушкой, батька Михась брыкался, а баба Люба держала его обеими руками, для верности пытаясь придавить его своим весом, сев ему на голову.

– Забери отсюда свою бабку, пока я ее не пристрелил! – орал полузадушенный Михась.

– Напугал! – окрысился Лева. – Только спасибо скажу.