Фридрих Незнанский - Москва-Сити

– Это вы Михаил Васильевич?

Полнолицый горестно вздохнул, – видать, очень наделся, что она пришла именно к нему, и показал в противоположный угол палаты, самый дальний от окна, где уже делал Лене слабый знак рукой худой, какой-то весь костистый человек.

– Если вы ищете Михаила Васильевича Баташова – это я.

У него была забинтованная голова, и из этих бинтов выглядывало хорошее, породистое русское лицо – такие лица, судя по живописным портретам, часто случались у дворян, а в наше время встречаются все больше у актеров. Лица сухие, умные, с ямочкой на твердом подбородке… Одной этой ямочки Лене было достаточно, чтобы проникнуться к ее владельцу мгновенной симпатией.

Она подошла к его постели и, поставив стул в проходе между койками, села поближе к изголовью.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич.

– Здравствуйте, – ответил он и заговорщически поманил ее пальцем: поближе, мол: – Из милиции?

– Из прокуратуры, – уточнила Лена, – следователь Елена Петровна Елагина. Нас попросил (хотела сказать – надоумил, но быстро передумала) навестить вас Георгий Андреевич Топуридзе.

– А кто это? – недоуменно наморщил лоб Баташов.

– Это заместитель главы московского правительства, который по поручению мэра знакомился с вашим проектом и собирался горячо его рекомендовать правительству…

– Это не проект, это только записка, – еле шевеля губами, сказал Баташов, немного помолчал и спросил: – Ну и как, рекомендовал?

Лена извиняющимся жестом развела руки:

– Не успел – на него было совершено покушение…

– И на него тоже?

– И на него. Даже немного раньше, чем на вас. Видите, какой проект вы предложили, – улыбнулась Лена, – что из-за него уже на людей охотятся… Ну да ладно, давайте сразу перейдем к делу, да? А то ведь вас, наверно, долго мучить разговорами нельзя. – Она огляделась. Многовато, конечно, постороннего народа, но что ж поделаешь!… На всякий случай спросила:

– Вы не встаете?

– Пока нет, – грустно сказал Михаил Васильевич. – Отделали меня, как говорится, на совесть.

– Теперь обязательно поправитесь, – обнадежила его Лена. – Ну что ж, лежа так лежа… Расскажите мне все по порядку, Михаил Васильевич. Ладно? Если что будет непонятно – я вас переспрошу, хорошо?

И он рассказал – закрывая глаза, делая длинные паузы, пережидая накатывающую волнами головную боль – следующее.

…Михаил Васильевич Баташов не зря заметил в своей записке на имя мэра, что нисколько не удивится, если в один прекрасный день на него нападут какие-нибудь темные личности. Предав свой проект огласке, он все время был настороже и даже по-своему готовился к встрече с этими самыми личностями, – например, сделал из крышек от кастрюль что-то вроде кирасы, которую надевал под пиджак.

– Глупо, конечно, да? – спросил он, печально улыбаясь.

Сам он отнюдь не считал, что это глупо, и были у Михаила Васильевича на то свои резоны.

Он с давних уже пор жил в Черемушках, в хрущевской пятиэтажке без лифта.

– Знаете, сначала, когда, после развода, попал я в эту хрущобу, то все думал: поднакоплю денег и обязательно перееду в другой район, в другой, настоящий дом… А потом как-то привык, сроднился. И воздух чистый, и люди неплохие – безобразий у нас меньше, чем в других районах, ей-богу! За столько-то лет – и я всех знаю, и меня все знают.

Именно поэтому его старожильский глаз и зацепился за начавшую появляться в их дворе новую иномарку. Вернее, даже не столько за машину – иномарка, она и есть иномарка, таких в Москве тысячи, – а за ее номер. Почему? Да потому что на номере был непривычный ему региональный индекс. Не 77 или 50, что соответствует Москве или ее области, а 39. Он не поленился, узнал: номер калининградский. Кенигсберг. Знающие люди сказали: скорей всего это значит, что машину оттуда пригнали, а на учет здесь, в Москве, еще не поставили, может, даже и не растаможивали. Потом он увидел и пассажира этой машины. Это был невысокий, но очень крепкий, по-военному подобранный, элегантный человек, которого портило лишь одно – как-то очень буйно росшие на лице волосы.

– Знаете, бывает – и из ушей волосы лезут, и из ноздрей, а у этого особенно лохматыми были брови. Как у Брежнева, царство ему небесное… Кустистые такие брови…

У Лены от предчувствия екнуло сердце.

– А лет ему сколько? – спросила она. – Ну по-вашему, конечно.

Баташов немного подумал, не стал отвечать наобум Лазаря.

– Да не старый еще, наверно, пятидесяти нет… И что характерно, я тогда же и подумал: что-то в нем не то. Какая-то в нем фальшь. Вроде как просто болтается во дворе – то ли передохнуть решил, то ли ждет приятеля, который вот-вот выйдет, а напряжен так, будто не гуляет, а работает. Это я сразу почувствовал, поскольку и сам был все это время напряжен… Ну вы, понимаете…