Фридрих Незнанский - Свиданий не будет

– Капусту, что ли, на даче сажать?

– Нет, это дело полезное, а я говорю о душеполезных…

– Ты знаешь, я не задумывался особенно. Да и не хочу задумываться. Надо что-то все время делать, по возможности – хорошее, ну вот как ты… А остальное – потомки разберутся. Кстати, если хочешь, и я маленькое хорошее дело сделаю – донесу твою папку.

– Не надо, она не тяжелая. Папа в последнее время и рисовать стал меньше.

– А то давай! К тому же мне было бы приятно пройтись с такой красивой женщиной по улице.

– Вот с этого бы и начинал! А то напустил туману. Ступай по своим делам, я же вижу, что ты, несмотря на твои усилия пофлиртовать, торопишься и через пару минут тебе будет не до меня…

– Инара! Как ты могла!..

– Не ври! Если я тебе действительно понадоблюсь, вот мой телефон. – Она протянула визитную карточку. – Можешь мне дать свою.

– У меня с собой нет. Ты же не захотела заглянуть ко мне… – Гордеев говорил еще что-то, но чувствовал, что действительно ему пора возвращаться к телефону. – Но телефон я ведь могу записать и на твоей карточке. – Будет как пароль. – Он не без труда оторвал глянцевую полоску от визитной карточки Инары и нацарапал – ручку всегда носил в кармане – свой телефон. – Карточка какая красивая, рвать жалко было, но что поделаешь…

– Ладно, – махнула рукой Инара. – Это за счет фирмы. То есть визитка за счет фирмы. Ступай.

Гордеев нахально чмокнул ее в щеку и поспешил домой.

На автоответчике никто не появился, но едва Гордеев начал косметически убирать квартиру, как раздался звонок.

Это была Лида.

Коротко поговорив с Лидой, Гордеев условился встретиться с ней в авиакассах на Рождественке, рядом с метро «Кузнецкий мост».

Гордеев мог бы предложить и другое место с кассами – например, в вестибюле метро «Тургеневская», но ему хотелось не то чтобы с уверенностью установить, но полюбопытствовать, будет ли за ними слежка. В уютном и обычно даже летом малолюдном помещении касс на Рождественке следить будет сложнее.

Он велел Лиде, если она окажется там раньше, пройти в здание, встать в очередь и ждать. Все естественно: кто первый приходит – тот и занимает очередь.

А получилось так, что Лида вошла следом за Гордеевым, когда он только появился на Рождественке. Народу, несмотря на лето, действительно почти не было. У международных касс, поигрывая мобильными телефонами, с достоинством заказывали билеты два полноватых молодых человека в дорогих белоснежных летних рубашках с галстуками – очевидно, дорогими, под стать рубашкам. На них, скучая, смотрел секьюрити в милицейской форме, расслабленно занимавший стул у входной двери.

За билетами на внутренние рейсы стояло пятеро: две маленькие кавказские женщины, пестро одетые, они, когда вошел Гордеев, завершали оформление, рослый парень с большой черной сумкой через плечо, как говорится, без особых примет – крепкий, но не «качок», не без мысли на лице, но и не с той мыслью, которая на другие не похожа. Далее стоял ветеран с массивной резной тростью. Что немного удивило Гордеева – почему он в очереди? Разве прежние льготы отменены? Но ветеран пребывал в спокойном ожидании. За ветераном стояла то ли якутка, то ли еще из каких-то северных народов женщина лет сорока пяти, очень симпатичная.

Когда Гордеев впервые увидел Лиду, впечатление о ней составилось довольно определенное: хороша, но еще не осознает по-настоящему ни себя, ни своей женственности; умна, однако ум еще неопытен, не обработан как следует; обаятельна, но будто стесняется себя самой. Лида была в легкой блузке и светлых брюках, отчего казалась еще выше, а ноги ее еще длиннее, несмотря на туфли-лодочки без каблуков. Когда Лида подошла к Гордееву и поздоровалась, оказалось, что она немногим ниже Юрия Петровича, бывшего вратаря футбольной команды университета, ростом не обиженного. Конечно, на лице ее была видна усталость, но не та, которую вызывает сдача зачетов и экзаменов. Эта усталость исчезает через два-три дня после того, как зачетка до следующего семестра сдана в деканат, после того как проспишь столько, сколько хочешь, а не столько, сколько позволит расписание. Нет, на лице Лиды была другая усталость – следы непреодоленных трудностей, следы продолжающихся тревог, следы пугающей неизвестности.