Вера Коркина - Умный, наглый, сомоуверенный

— Сюда, — дернул его симпатичный незнакомец. Они пошли вдоль полок, что-то разыскивая. Спутник остановился. — Вот же она! — Он стал поднимать с полки обнаженную девушку, спящую в целлофане, она не открывала глаз. В это время кто-то быстро прошел за его спиной, и парень, выпустив ношу, осел на пол. Из обоих рукавов ручьями потекла кровь… В этом сне Авилов плакал из-за этого незнакомца…

Утром Авилов собирался тщательно — не так часто он встречался с братвой. Хотя хотелось бы пореже. Он не делал попыток косить под своего: все равно чужой, и опознают в нем чужого не по внешности, а по речи. Но все-таки из уважения к Босому надел рубашку военного фасона. Разговаривать он брал Толстяка — пьющего интеллигентного юношу, речь которого производила на братков сильный эффект, и брата-два. Задача состояла в том, чтобы не раздражать Босого. Из-за ранения он таскал в голове платиновую пластинку и был псих каких поискать. Раненный в голову на все сто. Братва прикатила минуты на две позже, Босик с тремя подбородками и дополнительным затылком выглядел неважно, сам Авилов рядом с вылощенным Толстяком и нарядным Левой смотрелся оборванцем.

Толстяк стартанул сразу же: «Ввиду создавшейся неблагополучной обстановки пора начинать переходить к цивилизованным формам взаимодействия, более адекватным текущему моменту. Безвременная кончина нашего товарища Матвиенко Дмитрия в юном возрасте по неустановленным причинам свидетельствует, что взаимопонимания в настоящий момент не достигнуто и…» — Толстяк протарабанил текст на бешеной скорости и остановился, чтобы перевести дух.

Босик во время речитатива мотал головой, как лошадь, отгоняющая слепней.

— Ты что-нибудь понял? — Босик посмотрел на Комара, весом и ростом превосходившего его самого.

— Нет.

— Мы не поняли, — объявил Комар.

— Повторяю для непонятливых… — вновь завелся Толстяк. — Цель нашей встречи состоит в том, что…

— Погоди. Где брал? — Босик кивнул на ослепительный галстук Толстяка.

— В «Парижской моде».

— Гибель какого товарища? — Авилов смотрел внимательно, но следов притворства не обнаружил. Босой ленился врать.

— Матвиенко — это Митяйка, — перевел Хрипун.

Босой тяжело вздохнул.

— Начнем по порядку. У тебя бардак, Пушкин. Магнитофон твои сняли в наглую. Это раз. Ты не объяснил, плохо учишь. Митяйка в казино делал шум, базарил за выигрыш, махал пистолетом, это два. Крышку снял с плевательницы и вытащил пушку в натуре. Ребята его увели и поучили.

— А труп зачем из него делать? — Босик изумился или сделал вид.

Авилов проследил за Комаром, но садистского удовольствия на лице Комара не было, одна скука.

— Поучили и оставили.

— Он умер.

— Не мог он помереть от синяков, — лениво отозвался Комар.

— Ты, Сергеич, по пустяку меня назначил. Это не наш труп. Нам от него пользы нет.

— Семье он был нужен.

— Тогда смотри за семьей. — Босик развернулся, закончив разговор. Потом остановился: — А что, Пушкин, поехали шпилить?

— Поехали, — чертыхнувшись про себя, он сел в машину с босиковскими амбалами, кивнув на прощанье Хрипуну. Как дети малые. Придется проиграть пару штук. Но это, пожалуй, означало, что Босик чист. Раз хочет компенсации за ложный вызов. За картами, кстати, можно расспросить про Гонца.

— Ты, Пушкин, жирного с галстуком не бери больше, достал он, — предупредил Босик. — Как гусь в цирке гагакает.

Домой Авилов вернулся утром и позвонил Хрипуну. Чего проще. Вначале узнать причину смерти, а уж потом разговаривать с Босым. Все навыворот. Вот что значит сидеть на двух стульях сразу.

Полгода назад он, что называется, вложил деньги — купил заброшенное КБ на территории завода резиновых изделий. В приданое получил допотопные станки, какую-то лабораторную рухлядь и список уволенных. Он сделал обзвон списка, чтобы узнать, что здесь изобретали мученики науки.

Двое списочных оказались вменяемыми, он их взял, этих Винтика и Шпунтика, Груздева и Шмакова, и дело завертелось. Народец он нанимал самолично и делил их условно на пытливые умы и руки не для скуки. С умников не требовал ловкости и дисциплины, от умельцев не ждал открытий. Талант у человека один. Груздев проявил нечеловеческую прыть и отыскал комплектующие для станков, дешевых поставщиков и прочее. Каждый сантиметр площади он жаждал употребить в дело. Последнее его ноу-хау было — развести на широких подоконниках огуречные теплицы, но с этой мечтой пришлось расстаться. Тут Авилов оказался непреклонен. Будучи директором с основным пакетом акций, нагло поснимал пейзажики, добытые Груздевым, а взамен повесил «генерала», как прозвал картину народ.