Алексей Макеев - Московский инквизитор (сборник)

— Тогда к чему этот маскарад?

— Так надо! — кратко ответил Лев уже не просительно-искательным, а своим нормальным, то есть властным и жестким тоном.

— Это связано с тем уголовным делом, которое возбуждено против Егорова? — поинтересовалась женщина.

— Да! И предупреждаю вас, что моего удостоверения вы никогда не видели, как и меня самого, — добавил он.

— Спрашивайте, — кратко предложила она.

— Зинаида Леонидовна, меня интересует ваше мнение о Егорове, а также все, что вы знаете о его друзьях. Кое-что мне уже рассказала его бывшая соседка Пелагея, но ваша информация, я думаю, будет более исчерпывающей и весомой.

— Про его семью вы уже все знаете? — спросила она, и Лев кивнул. — Хорошо. Тогда по самому Николаю. Учился на тройки, но и двойки тоже бывали. Недалекий, но выгоду свою всегда знал. То, что он сумел втереться в доверие к Григорьеву, который, кстати, тоже из нашего района, меня не удивляет — он очень исполнительный. Знаете, классе в шестом или седьмом ему поручили проконтролировать подготовку класса к смотру художественной самодеятельности. Он носился как угорелый, теребил всех, напоминал, заставлял, и класс выступил очень достойно. Но! Он не привнес ничего своего. Когда мне сказали, что Егорова подозревают в финансовых махинациях, я просто не поверила — он не способен ничего придумать! Выполнить чей-то план — да, но создать свое — никогда! — уверенно заявила она.

— Мы тоже пришли к такому мнению, но в его теперешнем окружении нет людей, которые бы подарили ему такую плодотворную идею. Потому-то я и приехал сюда — вдруг среди друзей его детства такие найдутся? Вдруг, попав на столь хлебное место, он понял, что самостоятельно не сможет выжать из этой ситуации все до капли, вспомнил о ком-то и пригласил к себе в Москву? — предположил Лев.

— Во-первых, друзей у Егорова никогда не было, — заявила женщина. — Он лебезил перед теми, кто сильнее, и помыкал более слабыми.

— Это вы о Рожкове и Макаке? — уточнил Гуров. — А что вы можете о них сказать?

— Юра Рожков, — задумчиво произнесла директор. — Очень способный мальчик. Но знаете, не любил ничем выделяться. Вызовешь его, он ответит так, что придраться будет не к чему, но вот сам руку никогда не поднимет. Из тех, кто нашел — молчит и потерял — молчит. Себе на уме. То, что он окончил экономический, меня не удивляет, странно то, что не пошел дальше, а стал работать бухгалтером.

— Может быть, в этом определенную роль сыграла его травма? Кстати, как потом складывались отношения Егорова и Рожкова? Ведь это же Николай виноват в том, что с ним случилось.

— Насчет первого ничего не скажу: чужая душа — потемки. А вот насчет отношений? Так они как сели в первом классе за одну парту, так до самого выпуска вместе и просидели. Хотя… Они же жили в одном дворе, так что волей-неволей отношения нужно было поддерживать. Егоров у Рожкова, конечно же, списывал, да и контрольные за него Юрий решал.

— А что получал взамен Юрий?

— Защиту — он же был слабеньким мальчиком, а уж после травмы, когда его вообще от физкультуры освободили и над ним стали смеяться, она ему была нужна, — объяснила директриса.

— То есть в этом тандеме Рожков был головой, а Егоров — грубой физической силой, — подытожил Лев. — А что по поводу Ма…

— Не произносите при мне это прозвище, — резко перебила его Зинаида Леонидовна.

— Но я не знаю его фамилии, — извиняющимся тоном сказал Лев.

— Его фамилия Воробьев. Несчастный мальчик, — вздохнула она. — Родился в семье потомственных алкоголиков — здесь такие не редкость. Отец избивал и жену, и сына. Жили впроголодь, потому что пропивалось все, что удавалось заработать или украсть. Когда отец умер, все вздохнули с облегчением. Мать Славу, конечно, не била, но ведь пила по-прежнему, и в доме было шаром покати. Слава и воровать-то начал с голоду. Мы, конечно, ему бесплатно и школьную форму выдавали, и обеды в столовой, но он стеснялся их есть.

— То есть ему казалось, что приличнее будет украсть, — хмыкнул Лев.

— Да! А прозвище это ему дал Егоров — я же говорила, что он любил унижать тех, кто слабее. А в Славе даже метра шестидесяти сантиметров не было, худущий! Его со спины за ребенка принимали. Но ему хотелось чем-то выделиться, быть не хуже, чем другие, и некоторые этим пользовались, подначивали его на всякие пакости. Например, как-то раз он по веревке спустился с крыши, пролез через приоткрытую фрамугу в запертую учительскую и украл классный журнал. Конечно, со временем это открылось. Тогда-то мы и поняли, кто и каким образом у нас из сумок деньги воровал. Ну, разбирали мы его на педсовете, а что дальше? На учете в детской комнате милиции он и так состоял. Исключить из школы в то время было невозможно — обязательное среднее образование. Перевести его в школу для трудных подростков — совсем пропадет. Сейчас я думаю, что было бы лучше, если бы мы все-таки ходатайствовали о лишении его матери родительских прав или просто определили его в интернат или детдом. Но, с другой стороны, там такие нравы, что его просто забили бы насмерть или затравили, а здесь его взял под свое крыло Иванов.