Уильям Айриш - Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника

Она опять улыбнулась своей медленной улыбкой и сказала: «Почему бы и нет?» Когда я пошел в душ, она уже сидела перед зеркалом и прихорашивалась. Все эти движения я знал наизусть, легкие прикосновения к лицу то в одном, то в другом месте. Я весело насвистывал, стоя под душем. В этот момент она мне очень нравилась. Я понял, в чем было дело, она мне всегда очень нравилась, и я принял это за любовь.

Он выронил сигарету и придавил ее ногой. Затем продолжал, глядя в пол:

— Почему она не отказалась сразу же? Почему она позволила мне насвистывать под душем? Причесываться перед зеркалом и мучиться с пробором? Тщательно расправить носовой платок в нагрудном кармане? Впервые за последние шесть месяцев почувствовать себя счастливым? Почему она притворялась, что собирается идти, хотя с самого начала знала, что не пойдет? Потому что у нее была такая манера. В этом была вся она. Потому что она любила держать меня в подвешенном состоянии. Даже в мелочах, не говоря уж о большем.

Мало–помалу я начал понимать. Ее улыбка в зеркале. То, что она едва прикасалась к своему лицу, без всякого результата. Я уже держал в руках галстук, собираясь повязать его. Наконец она перестала даже делать вид, что приводит себя в порядок, а просто сидела не шевелясь и ничего не делала. И только улыбаясь смотрела на влюбленного мужчину. Мужчину, который был у нее в руках.

Есть два варианта развития событий: их и мой. До этого момента они полностью совпадают, не отличаясь ни на йоту. В их истории нет ни единой неверной подробности. Они не упустили ни единого моего движения. Они проделали свою работу отлично. Но, начиная с того момента, как я стоял за ее спиной, глядя в то же самое зеркало, что и она, и держа в руках расправленный галстук, эти две истории расходятся в противоположных направлениях. Моя — в одну сторону, их — в другую. Я рассказываю мою историю. То, что было на самом деле.

Она ждала, когда я заговорю. Только для этого она так и сидела. С этой улыбкой, скромно положив руки на краешек стола. Наконец, посмотрев на нее какое–то время, я спросил: «Ты не собираешься идти?»

Она засмеялась. Боже, как она смеялась. Долго, жестоко и искренне. Я до тех пор и не подозревал, каким страшным оружием может быть смех. Я видел в зеркале поверх ее лица, как мое лицо постепенно бледнело.

Она сказала: «Но ты не выбрасывай билеты. Зачем зря тратить деньги? Пригласи ее. Пусть она получит удовольствие от спектакля. Пусть она получит обед. Пусть она получит даже тебя. Но она никогда не получит тебя в таком качестве, в каком ей этого хочется! »

Это был ее ответ. И я понял, что теперь он таким и останется. Навсегда, до конца наших дней. А это чертовски долгий срок.

Вот что случилось потом. Я стиснул зубы и размахнулся, собираясь ударить ее. Я не помню, куда делся галстук, который я держал в руке, наверное, уронил его на пол. Я знаю только, что он не оказался на ее шее.

Я так и не ударил ее. Я не смог. Я не из тех людей. Она даже провоцировала меня. Не знаю почему. Может быть, потому, что знала, что ей ничего не грозит, что я не способен на это. Она, конечно, видела меня в зеркале, ей не нужно было оборачиваться. Она усмехалась. «Ну давай, ударь меня. Не стесняйся. Это тебе не поможет. Ничего тебе не поможет, будь ты веселым или мрачным, вежливым или грубым».

Потом мы оба наговорили друг другу лишнего, как бывает в таких случаях. Но это была лишь словесная перепалка, не более того. Я не поднимал на нее руку. Я сказал: «Я не нужен тебе, какого черта ты тогда в меня вцепилась?» Она ответила: «Хочу, чтобы ты был под рукой на случай, если явятся взломщики».

Я сказал: «Ни на что другое с сегодняшнего дня можешь не рассчитывать!»

Она сказала: «Интересно, замечу ли я разницу?!»

Я сказал: «Ты мне напомнила. Тебе кое–что причитается». Я вынул из бумажника два доллара и бросил их на пол. Я сказал: «Это за то, что я был женат на тебе. А таперу я заплачу потом, по дороге».

Я знаю, это было недостойно, это было низко. Я схватил пальто и шляпу и бросился вон. Она все еще смеялась, глядя в зеркало. Она смеялась, Джек. Она не была мертва, я не тронул ее. Ее смех доносился до меня из–за двери, даже когда я закрыл ее. Он преследовал меня, когда я спускался по лестнице, не дожидаясь лифта. Этот смех сводил меня с ума, я до сих пор не могу забыть его. Я слышал его, даже спустившись на следующую площадку, и только потом он постепенно замер.

Скотт прервался и довольно долго ждал, пока воспоминания, которые он оживил, вновь уйдут в небытие. На его нахмуренном лбу блестели капельки пота.