Софья Ролдугина - Пряный кофе

– Они очень умны, леди Виржиния, – задумчиво произнесла Паола, подводя итог весьма пространной речи. – Но я привыкла видеть… более дерзких мальчиков, пожалуй. Непослушных, капризных. А Кеннет и Чарльз словно сошли со страниц нравоучительной книжки для детей. При этом они не запуганные, у них есть свои игрушки. В родном доме их явно любили, они привыкли к вниманию и заботе. Словом, загадка для меня.

В эту самую секунду на другом конце стола чашка непозволительно громко звякнула о блюдце. Мне даже сперва показалось, что оно раскололось.

– Миссис Мариани, я думаю, что наш разговор… – начала было я, справедливо полагая, что Клэр недоволен тем, что мы так открыто обсуждаем его ненаглядных внуков.

Однако договорить мне не позволили.

– Виржиния, вы не откажете мне в маленькой просьбе? – в высшей степени вежливо и спокойно обратился ко мне Клэр.

Я кивнула:

– Если это будет в моих силах, разумеется.

– Мы не могли бы пройти в гостиную? – улыбнулся Клэр. Глаза у него были совершенно стеклянными. – Прямо сейчас, дорогая племянница.

Меня пробрало ознобом. Что-то подсказывало – лучше не спорить.

– Конечно, дядя.

Проходя мимо вазы с астрами, он машинально вытянул один цветок и стиснул в пальцах. Мы проследовали в гостиную – мимо бледной Юджинии, мимо пугающе неподвижного Джула с его невозможно красной шевелюрой, по изматывающе длинным коридорам… Потом Клэр закрыл дверь, провернул ключ в замке и обернулся ко мне.

– Присядьте, Виржиния. И прочитайте, пожалуйста, это. На третьем развороте.

Я протянула руку, холодея.

Кажется, мне уже было ясно, кто расстроил Клэра.

«"Бромлинские сплетни"

… октября … года

КОГДА ИДЕАЛ ОСТУПАЕТСЯ,

или

Почём теперь Честь?

Какой должна быть безупречная леди?

Разумеется, каждый из нас в меру своего разумения отвечает на сей вопрос. Истинная леди бескорыстно добра. Помыслы её чисты. Она заботлива, скромна и благоразумна. Платье истинной леди всегда подобает случаю. Она не следует модам слепо, но выглядит достойно, даже если её застигли врасплох. Леди умеет поддержать беседу, она образованна и мила. Ей не чужды некоторые чудачества, лишь оттеняющие совершенство…

Однако что, если «чудачество» перейдёт границу дозволенного?

Можно самостоятельно вести дела – и оставаться при этом леди. Что поделать! Судьба посылает испытания даже лучшим из нас, и если нежному цветку суждено остаться без поддержки и опоры, то милостью Небес, чрез Труд и Терпение, он сможет расцвести прекраснее иных оранжерейных роз.

И таким цветком мы будем восхищаться.

Можно ли путешествовать по городу без сопровождения верной служанки или компаньонки? Да, но с превеликой осторожностью. От похвального самоограничения и отказа от роскоши, когда леди, соблюдая траур или иной обет, не садится в экипаж, а идёт в церковь пешком, и до дерзких прогулок в одиночку к парикмахеру или перчаточнику, когда любой посторонний мужчина может приблизиться и даже заговорить – всего один шаг! И как легко его совершить…

Можно ли кинуться на защиту невинного ребёнка, провести ночь в логове убийцы, спасая дитя от смерти, но остаться при этом леди? Да, можно, если то будет угодно Небесам, и они обрушат смертную кару на голову нечестивца. Однако как часто снисходят Небеса до цветов, что растут в наших садах? И стоит ли рассчитывать на Высшее Милосердие – или нужно положиться на джентльменов, которые всегда готовы прийти на помощь истинной леди?

Как легко перепутать благородный порыв с гордыней! Как легко оступиться!

Всё чаще предаваясь недостойным истинной леди занятиям, можно и не заметить тот пронзительный момент, когда позади окажется граница приличия.

И когда это происходит… Горе всем нам!

Когда леди для собственного развлечения облачается в мужской костюм и под покровом ночи отправляется в городские трущобы, она лишается права называться леди. И пусть никто точно не узнает о её безумной выходке, сама преступница уже не сможет уснуть спокойно.

Я есть уши и глаза Бромли; я есть Совесть бессмысленно-яркой столицы. Но два дня назад мне хотелось ослепнуть и оглохнуть, когда я увидел свой идеал падшим так низко!.. Когда я окликнул её, она в ужасе бежала, уронив перчатки и трость, и никакой мужской костюм… да что костюм, даже доспех не мог бы скрыть её испуганных рыданий. И лишь из сострадания к этим рыданиям, ради надежды на то, что преступница осознает свою ошибку, нынче я не называю своё имя.