Роман Грачёв - Томка и рассвет мертвецов

Она задумалась. Из рассказа матери я припомнил, что Захарьева после гибели племянника проходила реабилитацию, кажется, даже лежала в клинике. У меня сразу родилась версия, не бог весть какая гениальная: она сидела на антидепрессантах, а они могли оказать какое угодно воздействие — от постоянной сонливости до галлюцинаций.

— Началось в феврале. Потом была пауза небольшая, затем все повторилось. В последний раз я слышала звуки на прошлой неделе.

Мои брови взметнулись вверх.

— Да-да, несколько дней назад он приходил снова. Я плохо спала, совсем что-то было невмоготу. Ворочалась, принимала снотворное, но не могла уснуть. Хотела уже встать, выйти во двор прогуляться, но услышала…

Пауза. Она подбирала слова. Я и предположить не мог, что услышу в следующие несколько минут.

— Я увидела тень на полу.

Мы с матерью переглянулись.

— Тень?

— Да. На пол в прихожей падал свет от уличного фонаря. У нас тут ночью довольно светло, такая иллюминация, что порой приходится плотно закрывать окна шторами, чтобы выспаться. И вот… я видела, как по полу в этом пятне света промелькнул силуэт. И одновременно половицы заскрипели.

Снова пауза. Взгляд Нины Ивановны стал отрешенным.

— Что было дальше? — напомнил я о своем существовании.

Она покачала головой.

— Я не смогла… не смогла подать голос. Было такое ощущение, что он живой, настоящий, вот здесь, у меня дома… пришел навестить или что-то сказать. Вы знаете, бывает чувство, что в доме есть кто-то еще — не только из-за звуков и шорохов. Именно присутствие, ощущение, что ты не один.

Я мысленно все это представил…

… Он стоит там, в прихожей. В нескольких шагах от комнаты, где спит (пытается спать) несчастная одинокая женщина. Его тень мелькнула лишь на долю секунды, но Нина Ивановна ее заметила боковым зрением. Дыхание ее перехватывает. Она смотрит в потолок, ждет продолжения.

Человек (призрак?) не двигается. Стоит, словно палка, с руками по швам. Лишь мерно покачивается. Слышит ли она его дыхание? Нет. Кажется, нет. Но она не может ручаться. После этих таблеток, волнений, потрясений и бессонных ночей она ни в чем не может ручаться. Даже в том, что она сейчас не спит глубоким сном, наглотавшись транквилизаторов, и все это ей не снится.

Наконец, после нескольких томительных минут тишины и ожидания она вздрагивает от звука включившегося холодильника. Вполне обыденный домашний звук, свидетельствующий о том, что мир находится на своем прежнем месте. Нина Ивановна натягивает одеяло до подбородка, но не решается ни нырнуть под него с головой, ни закрыть глаза. Лежит и смотрит на мелькающие на потолке блики от автомобильных фар. Холодильник гудит.

Вскоре она приходит к выводу, что у нее разыгралась фантазия. Пашка был ей как родной. Видит Бог, она любила его, холила и лелеяла не меньше, чем своего собственного ребенка, и насмешница (да что там насмешница — сука законченная!) судьба отняла и этот последний островок счастья. Нет никакой в жизни справедливости! Зачем Господь посылает ей все эти испытания? Что он хочет узнать и понять? Насколько она сильна? Ну, она еще жива и в своем уме, значит, можно взвалить на ее плечи еще что-нибудь?

Она начинает плакать. Слезы стекают из уголков глаз по вискам двумя широкими ручьями. Одеяло закрывает половину лица, и она позволяет себе разразиться проклятиями в адрес Вселенной. Все равно ее никто не услышит.

Но вдруг она снова затихает. Скрип половиц в прихожей. Звон металла… ключей? Или монет в кармане? Или это галлюцинация, черт побери?!

— Паша? — робко зовет она.

Но ответом служит тишина…

— Когда я проснулась утром, — продолжила рассказ Нина Ивановна, прикрывая лицо рукой, — у меня все одеяло было мокрое. Я плакала даже во сне. Впервые в жизни я заливалась слезами, даже не осознавая этого.

Она подняла голову.

— Соня, я просто не знаю, что думать… Антон?

Я ничего не ответил. Я размышлял.

Мистическую сторону дела я не отметал ни в коем случае. Всякое бывает в этой жизни и во всех ее параллельных проявлениях. Не сбрасывал со счетов и психологическое состояние Захарьевой. Но самое интересное, разумеется, заключалось в материалистическом аспекте истории.

— Вы осмотрели квартиру утром?

— Да. Хотя в Пашкину комнату мне заходить совсем не хотелось.

— Вы что-то обнаружили? Следы на полу в прихожей, например, или…

— Нет, — резко оборвала она. Я почувствовал себя неловко. — Ни следов, ни запахов. Ничего. Только вот это.