Андрей Кузнецов - Смерть на Параде Победы

Получилось немного театрально. Бильфингер подскочил вплотную к Ивану, сбил его с ног мощным ударом в челюсть, пнул обутой в сапог ногой под ребра и крикнул:

— На том свете будешь потягиваться, русская свинья!

Так вжился в обстановку, что собирался крикнуть по-немецки, а машинально вышло по-русски. «Русскую свинью» Бильфингер приплел намеренно, зная, что это понравится Павлу и Остапу. Оба они ненавидели русских так же, как и он.

Иван попытался лягнуть Бильфингера босой ногой, но промахнулся. А вот Бильфингер не промахнулся. Выхватил из кармана галифе «вальтер» с коротким, всего в пять сантиметров, глушителем (такой был только у него, очень редкая штука) и дважды выстрелил в голову Ивана. Хватило бы и одного выстрела, потому что вторая пуля попала уже в мертвеца, но почему-то захотелось выстрелить два раза.

Остап и Павел застыли на месте.

— Ruehrt Euch! [48] Вольно! (нем.) — скомандовал Бильфингер, на всякий случай, не убирая пистолета, и перешел на русский. — Вот что я вам скажу, идиоты. Вы что, всерьез надеялись обвести меня вокруг пальца? Вы что, думали, что я не знаю про ваши дела? Вы считали себя богатыми людьми?..

Павел вздохнул и потупил голову. Остап же пялился на Бильфингера, не моргая, и всем лицом своим изображал преданность. Бильфингер с неприязнью подумал о том, что фюрер совершенно напрасно ставил украинцев на более высокую ступеньку своей расовой пирамиды, над русскими и поляками.

— Знаете, почему командиром назначили меня, а не кого-то из вас? — вопрос был сугубо риторическим, поэтому Бильфингер не стал дожидаться ответа. — Потому что я умнее вас, унтерменши! [49] Untermensch — недочеловек (нем.), расистско-евгенический термин национал-социалистической расовой теории.

Павел вздрогнул. Это не укрылось от Бильфингера, не слишком-то жаловавшего разных фольксдойче. [50] Volksdeutsche — немцы, живущие за пределами Германии.

— Вы думаете, что ваши сокровища до сих пор лежат там, где вы их спрятали? В старом сарае недалеко от школы номер семьдесят восемь?

Теперь вздрогнули оба, а затем переглянулись растерянно. Поняли, что командир не шутит. То-то же.

— Я их перепрятал в другое место, а куда — скажу после того, как дело будет сделано. Поделим на троих…

Бильфингер врал. Во-первых, в другое место он ничего не переносил, еще чего не хватало — таскаться по Москве с таким грузом. Да и незачем ему ценности, их даже оставить некому… Он взял лопату и зарыл то, что нашел в углу сарая. Хорошо зарыл, глубоко, землю затоптал и завалил мусором. Пусть лежат сокровища одинокого Нибелунга. Во-вторых, после того, как дело будет сделано, Бильфингер уже ничего никому не смог бы сказать, но подчиненным об этом знать незачем. Бильфингер сказал им, что, направив самолет на цель, выпрыгнет с парашютом. Идиоты, не понимающие того, что для точного попадания в цель машину надо направлять до последней секунды, поверили. Бильфингер даже назначил им место и время встречи — два дня подряд, двадцать четвертого и двадцать пятого числа, с половины седьмого до семи часов вечера возле кинотеатра «Форум». Пусть ждут…

— Я — ваша единственная надежда, поэтому берегите меня как… — Бильфингер запнулся, вспоминая трудное слово. — Как зеницу ока. Не будет меня, не будет ваших сокровищ. Ясно вам?

Оба идиота дружно кивнули. «Молодец! — похвалил себя Бильфингер. — Напугал, поманил пряником, выправил практически безнадежную ситуацию».

Wo ein Wille ist, ist auch ein Weg. [51] Там, где есть воля, есть путь (или способ). (нем.)

Воля — это самое главное. Есть воля — есть все, нет воли — ничего нет.

На взмах руки человека, одетого в форму майора НКВД, принято останавливаться, не раздумывая. Бильфингер сел на переднее сиденье, подождал пока сядут его спутники (оба были капитанами), сунул в лицо водителю «эмки» раскрытое удостоверение, хоть в этом и не было особой нужды, и приказал:

— В Тушино, к аэродрому, и побыстрее!

Времени в запасе было предостаточно, но офицерам НКВД, занятым делами по горло, положено торопиться. Так правдоподобнее…

На аэродроме все было так, как и предполагал Алтунин. Возле ворот стоя дремал часовой, в караульной будке спали два его напарника. Человек в штатском для военных — никто, но удостоверение сотрудника МУРа, а также поток непечатной брани возымели действие. Один из караульных сбегал за начальством и привел сразу всех скопом — пожилого сухопарого подполковника, высокого капитана лет тридцати, и еще одного капитана, постарше, со шрамом над левым глазом. Подполковник оказался начальником, высокий капитан замполитом, а капитан со шрамом — дежурным. Все они представились, но фамилий Алтунин не запомнил. Несмотря на дождь, прибивающий запахи к земле, спиртным духом разило от всех троих неслабо. Да и лица были красными, «праздничными».