Вера Каспари - Воскресшая жертва

— Вы, черт возьми, бахвал, — сказал я. — К вашему завтраку я приведу его готовенького, со связанными руками.

— Ее, — поправил он.

— Подождите, — спокойно сказал я.

У меня не было ни одного доказательства, которое бы не свидетельствовало против Лоры. И хотя я своими руками вытаскивал из ящика в ее спальне то самое ружье, я не верил в ее виновность. Она могла опрокинуть на соперницу поднос с бутербродами, но не могла бы замышлять убийство, так же как я не мог бы коллекционировать изделия из стекла.

Было около восьми часов. У меня оставалось еще двенадцать часов, чтобы снять подозрения с Лоры и доказать, что я не абсолютный идиот в своем деле.

Я поехал на Шестьдесят вторую улицу. Когда я открыл дверь, то наткнулся на любовную сцену. Это был день сражений для нашего толстяка. Шелби обманул ее, а я, как представлялось, угрожал ей арестом. Он владел ситуацией, и чем глубже была яма, в которую она попадала, тем он был ей нужнее, тем увереннее становилась его хватка. Во многих отношениях ему было бы на руку, чтобы ее судили за убийство.

Мое присутствие для него было равнозначно яду. Его лицо стало цвета капусты, а жирное тело колыхалось, как студень. Он изо всех сил старался представить меня дешевым сыщиком, который пытается увлечь женщину, чтобы самому продвинуться по службе. Это мне напоминало замечание Пребла о том, чтобы переселить мою мать в Бауэри и таким образом способствовать моей карьере. Замечания такого рода — не столько обвинения, сколько откровения. Испуганные люди пытаются защищаться, обвиняя других в своих собственных грехах. Никогда это не было так ясно, как тогда, когда Уолдо начал язвить по поводу моей больной ноги. Когда человек настолько переступает пределы допустимого, можете быть уверены, он скрывает собственные слабости.

Именно в тот момент я перестал воспринимать Уолдо как преданного старого друга. Я понял, почему его отношение ко мне изменилось после возвращения Лоры. Он переоценил мою заинтересованность в умершей девушке, это обеспечивало ему наличие партнера-неудачника. А при живой Лоре я становился его соперником.

Я откинулся назад и выслушал все, что он обо мне говорил. Чем в более дурном свете он пытался меня представить, тем яснее я видел его мотивы. В течение восьми лет он держал Лору при себе, уничтожая ее поклонников. Выжил только Шелби. Шелби, возможно, сам был слабым человеком, но он был слишком упрям, чтобы позволить устранить себя. Он позволял Уолдо снова и снова оскорблять себя, но держал свои позиции, находя утешение в том, что заигрывал с Дайяне.

Картина прояснилась, но не хватало улик. Я смотрел на себя со стороны глазами заместителя комиссара полиции — упрямый болван, инстинктивно идущий против очевидных фактов. Мои тренировки и опыт научили меня тому, что инстинкт ничего не значит в зале суда. Ваша честь, я знаю, что этот человек — отчаянный ревнивец. Пусть это произнесет свидетель, и вы увидите, что произойдет дальше.

При обычных обстоятельствах я занимаюсь любовью без свидетелей. Но я должен был распалить ревность Уолдо. Когда я обнял Лору, то участвовал в инсценировке. Ее реакция сделала почти ненужным мое участие в этом деле. Я знал, что нравлюсь ей, но я не просил многого.

Она думала, что я обнимаю ее, потому что ей плохо, а я из чувства любви предлагаю ей опору и защиту. Это, конечно, было правдой. Но у меня был на уме и Уолдо. Любовная сцена оказалась слишком большой нагрузкой для его чувствительной натуры, и он обмяк.

У меня не было времени все объяснять. Нелегко было уходить, оставляя Лору с мыслями о том, что Уолдо был прав, когда обвинял меня в использовании ее искренности в качестве ловушки. Но он ушел, а я не мог упускать его из виду.

Я потерял его след.

Беренс и Маззио позволили ему пройти мимо. Следуя моим инструкциям, Уолдо Лайдекеру позволили приходить и уходить, когда он хотел. Оба полицейских бездельничали на лестнице, наверно, хвастаясь друг перед другом своими детишками и не обращая ни малейшего внимания на его действия. И это было моей ошибкой, а не их.

На Шестьдесят второй улице я не заметил ни его массивной фигуры, ни внушительного подбородка, ни толстой трости. Он или повернул за угол, или же прятался где-то в темноте. Я послал Беренса на Третью улицу, а Маззио — на Лексингтон-стрит и велел им найти его и проследить за ним. Сам же вскочил в машину.

Было как раз без восемнадцати минут десять, когда я увидел, что Клодиус закрывает свою лавку.