Константин Кислов - Путь на Олений ложок

Сегодня Бусакин, завтра Иванов. А вообще, не все ли равно, кем называться? Лишь бы иметь деньги и власть, остальное — сущие пустяки!

Однако Вепринцев все эти дни был неспокоен и зол, и чем быстрее шел поезд, приближаясь к неведомой станции, тем глубже вползала в душу тревога; временами дело, за которое он с такой энергией взялся, представлялось ему безнадежно пустым. Тогда он с сожалением вспоминал тот непутевый час, когда в одном чикагском притоне свела его нелегкая с плюгавеньким, пропившимся человечком. Подав холодную и неприятно сырую, как лягушка, руку, он гнусаво молвил: «М-мею честь представиться: Леонид Дурасов!» Это был сын того беглеца-приискателя, который без славы и почестей закончил свою шальную жизнь на далекой чужбине. Вепринцева в тот вечер нисколько не интересовал этот худосочный хлюст в сером с чужого плеча пиджаке. Тогда его волновала заманчивая перспектива крупного дела. Шутка сказать: такое дельце подвернулось. Если бы оно было поручено кому-нибудь другому, Вепринцев, вероятно, счел бы себя смертельно обиженным человеком. Кому еще можно поручить это дело, коль оно так прочно связано с русской землей? Ведь он американец русского происхождения и опытный чикагский гангстер. Он хорошо знает язык, обычаи страны, из которой бежал в 1922 году. Тогда он был очень молод и звали его Федором. Наверно, и сейчас в приволжской деревне Васильевке есть люди, которые помнят, как в Октябрьскую годовщину кулацкий сын Федька поджег большой деревянный дом сельсовета, где шло торжественное заседание. Поджег и сбежал.

И вот с тех пор мыкается по белому свету.

Его никогда не интересовала политика. Последние представления о России у него сложились из сообщений в американских газетах и радио. Он боялся: а вдруг предложение Дурасова — это какая-нибудь ловушка, на которые так способны все русские? Его заверили еще раз, что тут чистое и богатое предприятие и что риск будет сторицею оплачен. И он рискнул. В конечном счете, не все ли равно, где грабить — в Америке, во Франции или в России? Золото не пахнет, везде оно имеет одинаковый солнечный блеск и радостно ощутимую тяжесть.

Дурасов рассказывал о кладе с увлечением, с азартом игрока. Он говорил о таких подробностях, как будто бы только вчера сам, своими руками перетаскал в укромное место добротные кожаные мешки и засыпал их толстым слоем земли… Из его рассказа выходило так: лежит это золото в определенном месте в тайге, не очень далеко, и стоит только туда добраться — а это тоже не составляет большого труда, — немного поковыряться в земле, и клад будет лежать у ног счастливца…

На деле все оказалось не так просто, как обрисовал Дурасов. Но как ни сложна была обстановка, как неожиданно ни переплетались догадки и версии, Вепринцев был уверен, что это не обман, не ловушка и пятьдесят шесть пудов золота — не выдумка Леонида Дурасова, а живое богатое дело. Сколько бы ни было досадных противоречий в этих старых бумагах, все-таки не зря же чья-то твердая рука написала на последней странице: «Лукашка умер. Поиски золота успехом не увенчались».

Но как же отыскать место, где упрятано золото, без этого старика Лукашки? Без его внука?.. Осталась одна надежда — двоюродный брат Лукашки Оспан. Он, кажется, опытный проводник. К нему и ехал теперь Вепринцев.

— Это последнее, на что я иду, — мысленно решил он.

Вепринцев, поглядывая на Стрижа, безвольно качавшегося из стороны в сторону, подумал: «А тот мальчишка, Ромка, был, кажется, лучше этого… Впрочем, все они величайшие бестолочи и ротозеи, понятия не имеют, что такое приличный бизнес…»

Поезд сдерживал бег. За окнами вагонов мелькали, серые, приземистые постройки, редкие тополя и березки. В вагоне началось движение, в лучах солнца золотистым облачком закружилась пыль. Кто-то громко назвал станцию. Стриж перестал дремать, приподнял свою маленькую, необыкновенно длинную голову, глянул в окно.

— Следующая наша. Каких-нибудь сорок минут, и мы приехали…

— Что, следующая — Широкое?

— Точно так. — Он глубоко зевнул, сухо скрипнул зубами и стал закуривать. — Да-а, это только начало, — продолжал он, давясь. — Сто восемьдесят километров по тайге что-то значат… И дороги не знаем.

Оба задумались. Стриж неторопливо курил, глядел куда-то в окно, запорошенное красноватой, словно ржавчина, пылью. Длинные, мосластые руки его были разрисованы, как у индейца, бросались в глаза длинные тонкие пальцы, которым, пожалуй, позавидовал бы самый одаренный музыкант. Но этим пальцам суждено другое. Они никогда не касались клавишей рояля и струн скрипки. Зато сколько глубоких и темных карманов ощупали они. Стриж только недавно отбыл срок за последнюю кражу и вот теперь снова вышел на «большое дело». Он очень мало знал о своем новом партнере — у воров не принято интересоваться друг другом — знал он одно: это вор с большим именем, много видевший и везде побывавший — он «промышлял» в богатой Америке, неспроста же Ромка Онучин так попал под его влияние, так увлекся его заграничными сказками, что сразу сменил свою кличку и стал воровать по-новому. И если бы подражание не зашло так далеко, он не попался бы глупо, а ехал бы в этом вагоне, и тогда, наверно, Вепринцев и Стриж чувствовали себя веселее и увереннее: как-никак — трое! Стриж понимал, что его роль в этом длительном путешествии сводилась скорее к обязанностям проводника, чем, равноправного соучастника. Вепринцев не особенно посвящал его в свои планы. Да и к чему это? Стриж и не настаивал на том, чтобы перед ним были открыты сейчас же все карты.