Димитрис Раванис-Рендис - Современный греческий детектив

Бекас спустился в холл.

— Мне не звонили? — обратился он к плотно сбитому кудрявому парню — портье.

— Нет.

Бекас уселся в низкое вращающееся кресло. Перед глазами маячили две стройные женские ножки, обтянутые тонкими нейлоновыми чулками. Округлые колени явно выставлены напоказ.

Бекас оглядел их обладательницу. Ярко накрашенное смазливое личико, светлые волосы, прическа а-ля Одри Хепберн. На местную не похожа, скорее всего афинянка. Двое приезжих — по виду торговцы — с вожделением поглядывали на нее.

— Хотите сигарету? — Бекас протянул ей пачку.

Девица, улыбнувшись, выплюнула изо рта жвачку и бросила в стеклянную пепельницу.

— Благодарю вас. — Она со скучающим видом покачивала ножкой, закинутой на другую. — Отвратительная погода, правда?

— Вы давно здесь?

Она тоскливо пожала плечами.

— Скоро три недели.

— Вы артистка! — догадался Бекас.

Молодая женщина засмеялась. Посмотрела на торговцев, которые продолжали любоваться ее ножками и временами бросали завистливые взгляды на Бекаса.

— Да, я здесь с труппой, если можно так назвать нашу банду. Оперетта Кунуписа, может, слыхали?

Бекас слышал о таком. Актер-неудачник, таскается по провинции, безуспешно пытаясь пробиться в столицу.

— Вы на главных ролях? — спросил он.

— Нет. В кордебалете.

Бекас улыбнулся ей. Привлекательная девица, хотя и несколько вульгарна. А одета слишком шикарно для балеринки из провинциальной труппы. На одно жалованье так не оденешься. Да и живет в самой дорогой гостинице. Должно быть, весь заработок уходит на оплату номера.

— Вы что же, всей труппой здесь живете? — поинтересовался Бекас.

— Ну что вы! Кроме меня, только антрепренер и примадонна.

Да, дело ясное! Но все же что-то в ней есть. А может, просто Бекасу стало скучно в чужом, неприветливом городе, надоело ждать звонка — вот ему и захотелось хоть с кем-то пообщаться.

— Ну и как, пользуетесь успехом? — спросил он.

Она засмеялась. Бросила в пепельницу окурок и сунула в рот новую жвачку. Взглянув на торговцев, которые пожирали ее глазами, сказала:

— Смотря что понимать под словом «успех». Я, во всяком случае, пользуюсь.

Она поерзала в кресле, и ножки обнажились еще больше.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Бекас.

— Вы только сегодня приехали? — спросила она.

— Да.

— Журналист?

Бекас задумался. Почему она решила, что он журналист? И вдруг понял, отчего она с такой готовностью вступила в разговор. Ей тоже захотелось просто пообщаться с человеком иной категории, нежели ее поклонники, которых она, очевидно, презирает, хотя и не может без них обойтись. Ну что ж, раз так, пусть он будет журналистом.

— А из какой вы газеты?

Вспомнив о Макрисе, он ответил:

— Из «Проини».

— Что нового в Афинах? — вздохнув, поинтересовалась балеринка.

В голосе ее прозвучала тоска. Да, видно, невеселая жизнь у этой молодой особы, продающей себя богатым «поклонникам театра» из провинции.

— Все по-прежнему, — отозвался он. — Вы давно там не были?

— Да я уже целый год мотаюсь. — Она поднялась с кресла. — Пойду пообедаю. Au revoir [16] До свидания (франц.) . .

Бросив красноречивый взгляд на двух торговцев, она вышла из гостиницы. Они пошептались между собой, потом один из них встал и последовал за балеринкой.

«Хороший обед ей обеспечен», — подумал Бекас.

Тут зазвонил телефон.

— Это вас, — сказал портье.

Звонил его помощник. Все спокойно. Талия Халкья отправилась в ресторан. Он не спустит с нее глаз.

— Хорошо. Звони.

Бекас положил трубку. На улице выглянуло солнце.

— Где тут у вас можно пообедать? — обратился он к портье.

Портье подошел вместе с ним к двери и показал ресторан на противоположной стороне площади.

Вынужденное бездействие начинало раздражать Бекаса. До вечера агент позвонил еще три раза. Новостей никаких. Талия Халкья пообедала в ресторане, прошлась до парка Алказар и вернулась в гостиницу. Ни с кем не разговаривала и не встречалась. Он постоянно держит ее в поле зрения.

После обеда полицейский снова увидел свою новую знакомую. Она вернулась в гостиницу под руку с торговцем и, проходя по холлу, подмигнула Бекасу, как бы говоря: «Что поделаешь? Жить-то надо».

Бекас сидел в одиночестве и думал об этой девице. Совсем молодая — года двадцать два или, может, чуть больше.

Портье принес ему газету. В это время в Афинах Бекас читал бы уже вечернюю. Он внимательно изучил ее, включая комиксы и объявления. В пять часов балеринка спустилась в холл.