На следующее утро мама пошла отсиживать свои часы в строительно-монтажном управлении, а я опять врубила балет Мориса Бежара на первом этаже и Эннио Мариконе на четвертом. При этом я постоянно набирала телефонные номера, рассказывала Миле о своем депрессивном состоянии, жаловалась маме на головную боль и даже, набравшись смелости, закатила истерику Татьяне Степановне, обвинив ее во всех грехах. Она в долгу не осталась и долго рассказывала по телефону о тяжелой судьбе внука. Я слушала внимательно, каждое слово об Алексее было бальзамом.
За пятнадцать минут бабушка успела покаяться в ошибке юности, когда она оставила сына на руках старой матери в забытом городишке Орша. Ее Захар вырос деревенским мальчишкой, женился на местной девочке-доярке и к сорока годам спился. Татьяна Степановна не отличалась ангельским поведением, в тридцать лет села за растрату на шесть лет, зато после освобождения стала умнее и начала зарабатывать деньги в приличных объемах и с большей нахрапистостью. За двадцать лет сделала внушительную карьеру.
Алексей к тому времени закончил школу, помогал маме на ферме доить коров и мечтал вырваться из поселка городского типа хотя бы в областной город. Татьяна Степановна быстро устроила внука в Московскую ветеринарную академию, приучила Алексея употреблять крем для рук для сведения многолетних бородавок и цыпок, а уж не вставать в четыре утра он моментально привык сам.
Я с трудом представила, как Лешка доит корову… Долларов сто я бы за это зрелище заплатила…
Татьяна Степановна хотела еще углубиться в свою биографию, но ее ненаглядный почти лысый пудель Чешир залаял, напоминая, что у него сейчас должен быть обед. Татьяна Степановна быстро распрощалась со мной, велев «держаться и не раскисать».
В ближайшем магазине я попросила коробки, и продавщица вынесла пять штук, содрав с меня двадцатку. Между истеричными звонками «всем и вся» я складывала в ящики статуэтки, кухонную посуду и кучу всяких вещей, упаковывала мелкую мебель и старалась проделывать это как можно громче.
В обед объявился Андрей, начал ругать за открытую настежь входную дверь. Я подошла к видеофону и демонстративно выдернула шнуры.
— Мне надоело.
Андрей не стал уточнять, что именно мне надоело. Он по-хозяйски расположился на кухне, разогрел вчерашний ужин. Одно присутствие его в радиусе ста метров делало жизнь процентов на пятьдесят тошнее, но я заглянула на кухню с максимально приветливым лицом:
— Ты поедешь еще на работу или останешься?
— Обязательно поеду, работы невпроворот. Но у меня душа болит за тебя, мама вчера такого по телефону наговорила. Кстати, Насть, сделай потише музыку, разговаривать невозможно.
Обеспокоенный ты мой. Наверняка «прослушка» нажаловалась на репертуар.
— Андрей, я в своем доме. Мне без музыки страшно, мне слышится шепот и шорох чужих одежд. И вообще я отсюда завтра уеду жить на дачу.
— От меня хочешь сбежать?
— И от тебя, и от всего. Буду выращивать помидоры и продавать на колхозном рынке.
— Флаг тебе в руки. Ладно, спасибо за обед. И перестань нагнетать истерию, ты иногда переигрываешь.
Умный, мерзавец.
В шесть часов подъехали родители, и мы сделали еще одну ходку на дачу. Квартира без картин, подсвечников, книг и зеркал смотрелась сиротливо. Я попросила родителей остаться на ночь. Они остались, и мне пришлось выслушать долгую нотацию из-за моего неправильного поведения. Я обещала исправиться.
Утром сквозь сон я услышала, как они ушли на работу. Сразу после этого настойчиво зазвонил телефон, руку тянуть было лень. Если опять Андрей, пошлю его на… далеко.
— Алло.
— Настя, ты на работу собираешься? У нас уборщицы забастовку грозятся объявить, они порошок на свои деньги покупают, ты же ключи от подсобки увезла.
Первым делом мне хотелось спросить, кто это говорит. Но через пять секунд сообразила — Лена из бухгалтерии. Надо все-таки иногда вспоминать, что числюсь на бетонном комбинате завхозом дирекции. Какой ужас! Ни за что! Ни за что больше не вернусь на работу, при которой постоянно хочется сидеть на больничном.
— Лен, а кто моих подчиненных усмиряет?
— А жена слесарева. Он ее уборщицей устроил, так она тут такой шорох навела! Уборщицы даже стены моют, а сантехник начинает пить только после обеда. Но ты не волнуйся, придешь, мы тебя обратно возьмем. Она не имеет права, ты инвалид.
— Уже нет.
— Что нет?
— Не инвалид. Лен, огромная просьба, увидишь слесареву супругу, скажи, чтобы завтра в одиннадцать обязательно была, я ей дела сдам.
Читать дальше