Юлия Павлова: Финт покойной тети

Пока я паковала в темно-зеленую «Типо» ящики с вещами, мама опять завела свою бесконечную песню об экономии, предлагая пожить пока вместе в Катиной квартире, а эту сдавать. Она сначала даже предлагала сдавать теткину квартиру, за нее больше бы дали, но я напомнила ей, что содержимое двух комнат стоит гораздо больше самих стен.

Маме было тяжело смириться с тем, что дочь, всю жизнь просидевшая на шее родителей, внезапно стала богатой женщиной. И это действительно так. Я, которая всю жизнь ела родительский хлеб, не считая последних пяти лет после института, когда мама же устроила меня завхозом в заводоуправление на мизерную зарплату, получила просто так, ни за что, роскошную квартиру, машину и драгоценностей на несколько десятков тысяч долларов. Мама, несомненно, была рада за меня, но в ее понятие о справедливости данный случай не укладывался.

В Катиной квартире я оставила все без изменений. Не с моим инженерно-строительным образованием менять то, что сделала женщина с великолепным художественным вкусом. Я только сожгла коврик, на котором умерла Катя. Специально в день похорон взяла этот пестрый четырехугольник с собой, положила в небольшую корзину, поставила ее у свежей могилы, бросила в нее ветки елок с венков и подожгла. Родственники и близкие знали, что именно я делаю, а те, кто не понимал, меня не интересовали.

Как рассказал Аркадий, соратник тети по производству художественных ценностей, в тот злополучный вечер у Кати происходил очередной богемный сабантуйчик с распространителями ее картин. Все здорово упились и обкурились, а Катя еще тайком от других укололась. В два часа ночи она решила повторить дозу. Пока все пересматривали в десятый раз «Титаник» и «Особенности национальной охоты», она ушла на кухню, развела героин и, по врожденной жадности, вколола себе полуторную дозу. Или она забыла, что сегодня уже приняла норму, или по пьянке решила, что «проскочит»… Когда ей сразу после укола стало плохо, она смогла доползти из кухни до прихожей и вышедшему к ней Аркадию сказала: «Перебрала, дура». В этот вечер гуляли четверо. Она и трое менее удачливых художников, из которых двое ее бывшие однокурсники, подрабатывающие продажей картин на рынке в Измайлово. Катя любила мужские компании, женщин она выносила с трудом.

Вызвали «Скорую», но уже было поздно. «Скорая» вызвала милицию. С Катей остался только Аркадий, не употребляющий наркотики. Остальные, откупившись от двух медиков, уехали домой.

Сейчас я смотрела на эскизы Петрова-Водкина. В спальне у Кати висели две его картины маслом. Своих картин тетя не любила и называла их «открытки». Малевала она их на даче, в подвальной мастерской, а здесь не рисовала принципиально, чтобы «не засорять». Я не знаю всех тонкостей, по которым определяется, почему одна картина висит над столом секретарши директора продовольственного магазина и стоит сто рублей, а другая радует глаза публики в музее, прикреплена к сигнализации и стоит около миллиона. Этих нюансов мне не понять до сих пор. У меня свой критерий: нравится — не нравится. Петров-Водкин мне нравится, так же как и Кате.

Я с удовольствием ночевала одна в этой квартире, но сегодня настроение было такое… тревожное, что ли? Мне хотелось, чтобы приехала Мила, моя подруга, но у нее было решающее свидание. Она попыталась напроситься ко мне в гости вместе с воздыхателем, то есть по нему вздыхала она, но я в корне пресекла эту попытку оккупации. Я-то знала, что стоит поддаться один раз и приличные апартаменты мои знакомые и их приятели превратят в караван-сарай, не отмываемый никаким «Кометом».

Хотя предчувствие «томило младую грудь», ночью мне не было жутко и Катю в гости в виде привидения я не ждала. Она и не пришла. До часу ночи я смотрела телевизор, ела чипсы, которые мама запрещала есть из экономии и из-за фигуры, пила мартини. Запасов мартини и всего остального алкоголя при разумном использовании хватило бы до Нового года. А сейчас был только сентябрь.

Стерва занималась любимым делом. Она стащила с моей ноги тапочку, потрепала ее, рыча тенором, и отволокла в самый дальний угол. Теперь она примеривалась ко второй тапочке. Стервозность ее характера проявлялась во многом, но особенно в отношениях с тапками. Катя к этому привыкла, я тоже, а гости поначалу не понимали, почему их обувь через пятнадцать минут оказывалась под тумбочкой на гнутых ножках.

Наказывать Стерву было бесполезно. Размером она меньше стандартной кошки раза в полтора, но упрямства в ней на целого осла, да и стоит слишком дорого, жалко зашибить.