Наталья Александрова - Красная роза печали

— Да-да припоминаю: ей два года назад юбилей отмечали, пятьдесят лет, примерно в это время.

— Н-да, оригинально кто-то женщин с днем рождения поздравляет. Ну-ка, тетя Надя, расскажи мне об этой Сталине.

— Откровенно говоря, между нами, конечно, порядочная зараза была. Она в нашем институте лет двадцать пять проработала. Характер всегда был скверный, а в последнее время и совсем испортился. Все неприятности у нее пошли, наверное, от перестройки. Коммунистов-то развенчали, а она в них свято верила.

— Неужели не притворялась?

— Вот, представь себе. А тут пошли разговоры да разоблачения. И перессорилась со всеми Сталина на политической почве. Ты спрашиваешь, что это она в будний день на дачу поехала? Да ее начальник и на неделю бы отпустил ради спокойствия в отделе. Поэтому, когда она наутро на работу не вышла, они и не хватились, сидят, радуются, что еще один день в нормальной обстановке проведут, а тут вот какое дело. Потом сын сообщил. Сын тоже у нас работает, хотел в другое место устроиться, мать ему не позволила. Он какой-то странный, двадцать три года, а все маму слушается.

— А в садоводстве говорили, что ругались они часто.

— Ругались, а с кем она не ругалась? Она с мужем давно развелась, дети маленькие были. Осталась с детьми одна. А когда подросли они, то она нового мужа себе нашла. Я его не знала, но рассказывали, что серьезный человек, хозяйственный. Построил ей дачу своими руками, квартиру обиходил. Дочка замуж вышла, Сталине зять не понравился. Стали они с зятем ссориться, ушли молодые к его родителям жить. Стало спокойно, просторно в квартире четырехкомнатной, а Сталина уже в раж вошла, остановиться не может, начала и с мужем конфликтовать.

— Но почему со всеми-то?

— Не знаю, такой уж характер. В общем, выжила она мужа, уехал он куда-то в деревню.

— Правильно, и Стебельков из Мамина то же самое говорил.

— Ну, потом опять возникли с зятем разборки, а в последнее время с сыном ссоры начались. У сына девушка появилась, а Сталина против.

— В понедельник пойду к ней домой, с родственниками поговорю, с соседями. На мужа в Новгородскую область запрос уже послал. Вот и с директрисой непонятно. В школе ее не больно-то любили, но из-за этого же не убивают? А дома говорят, что Тамара Алексеевна золотой человек была, всю себя отдавала детям. Прямо хоть в рамочку вставляй!

Надежда встрепенулась:

— Как ты сказал? Тамара Алексеевна? А живет она где?

— На Петроградской.

— Улица Рентгена, дом двадцать восемь?

— Точно, а что?

— Слушай. А я ведь ее, кажется, тоже знала. Тамара Алексеевна Калмыкова?

— Нет, Стаднюк.

— Ну да, это у нее по мужу фамилия.

— Да нет у нее никакого мужа!

— Сейчас нет, а раньше-то был, давно и недолго. Зачем она его фамилию оставила? Ну, ее дело. А я с ее сестрой, с Лерой, в одном классе училась. А Тамара нас старше лет на пять, она активисткой считалась, сначала пионерской, потом комсомольской, нас в пионеры принимала.

— И давно ты с сестрами виделась?

— С Тамарой после школы не встречались, а с Лерой изредка перезванивались, она со своей семьей отдельно живет… Ох, погоди, что-то она говорила, у Тамары характер, мол, стал тяжелый, мать держит в строгости. Отец-то у них давно умер, а у матери какой-то давнишний поклонник, так Тамара ему даже не разрешала у них дома бывать. Мать с ним только в скверике могла встретиться, и то если Тамара не видит.

— А сколько же лет поклоннику?

— Да уж не меньше, чем Тамариной матери, а ей семьдесят точно есть. Тамаре сколько было?

— Сейчас посмотрю. Так с какого она года? Вот, получается, что ей исполнилось бы пятьдесят два, как и вашей Сталине.

— Ох, Сережа, не нравятся мне эти совпадения!

Елизавета Васильевна Калмыкова, мать убитой директрисы школы номер пятьсот восемнадцать Тамары Алексеевны, присела на диван и задумалась ни о чем. В соседней комнате звенели посудой. Поминки были долгими, пришло много народу: из школы, из роно, даже из министерства прислали телеграмму. Потом остались одни родственники, сидели допоздна. Елизавета Васильевна устала — сначала утром отстояли панихиду, после — на кладбище, и вот теперь поминки, — а в семьдесят два года это тяжело.

Она откинула еще красивую, тщательно причесанную голову на спинку дивана. Черное с глухим воротом платье очень шло к серебристым волосам. Рядом с ней сидел ее старинный знакомый Константин Эдуардович. Елизавета Васильевна вздохнула и преклонила усталую голову ему на плечо.