Елена Михалкова - Пари с морским дьяволом

Ничего такого я им не сказал. Ушел и стал думать.

Галина – богатая тетка. Из тех, у кого не монетки, а купюры к ладоням прилипают. С моим Ильей Ильичем они давно жили как чужие, хоть и не разводились. Не могла она ему простить, что он от сына отказался, когда тому помощь требовалась.

Муромцев, если бы разбогател, уж конечно, потратил бы деньги на корабль. И жил бы я при нем до самой смерти, а больше мне и мечтать не о чем.

Я заманил ее на бригантину. Сколько коварства мне для этого потребовалось – не рассказать словами. Матерый хитрый лис по сравнению со мной выглядел наивным цыпленком. Талейран шляпу свою съел бы от зависти. Но я уломал и его, и ее. Крутился ужом, вился ласточкой. Все ради нее, ради моей «Мечты».

А когда Галина поняла, что капитан не собирается валяться в ногах у сына и вымаливать его прощение, было уже поздно. Ловушка захлопнулась: мы были в море.

Это я подсказал ей, что выпивка у Козулина. А Козулину еще на берегу подсказал, что неплохо бы запастись кое-чем. Чтобы, значит, с собой всегда было.

Люди – они ведь доверчивые. Видал я одного человека, который утверждал, будто дети – это маленькие взрослые, подлые и вредные. Ерунда. Это взрослые – крупные дети. Покажи одному конфетку, а другому блестяшку, поговори с ними ласково, и они у тебя в руках.

Наш лейтенант, любитель пинг-понга, в той части, где я служил когда-то, научил меня многому… Кое-что я предпочел бы забыть. Может даже и все. Но если уж у тебя в руках оказалась бритва, глупо бриться топором.

Вышла Галина на палубу сама. Я только малость помогал. Придерживал, как будто мы с ней оба выпимши и идем в обнимку. А когда она встала у борта, я сунул в ножны лезвие, которое все время держал возле ее печенки, и несильно ударил сзади по голове.

Вскрытие ведь было формальным. И уж подавно никто не стал искать гематому чуть ниже затылка.

Галина упала в воду уже без сознания. Как тонула, я и не видел. Так, мелькнуло белое что-то в волнах – и пропало.

Когда я узнал, что почти все ее наследство досталось Никите, даже развеселился чуток. Из всех поганых говнюков на этой земле провидение выбрало самого гнусного, чтобы осчастливить его тем, что ему и не требовалось. Моряки говорят: детеныш акулы – тоже акула. Никита пошел в мать, деньги у него всегда водились.

Шутка фортуны, мать ее ети.

Что ж, а мы ее перешутим, решил я. Похоже, кто-то там сверху подсказывает мне, что Никите Будаеву вышел земной срок жизни. Зря, что ли, сорок лет назад я пачками убивал людей, которые и вполовину не заслуживали смерти так, как этот поганец с сытой харей?

Первый удар меня ждал, когда я доплыл до «Одиссея» и понял, что на него не забраться тем способом, на который рассчитывал. Я-то думал бросить ласты на палубе, сделать свое дело и тихо уйти. Но без лесенки весь замысел оказался под угрозой. Оставить ласты в воде? Во-первых, будут расследовать убийство и найдут, во-вторых, обратно до «Мечты» без этих резинок мне попросту не добраться.

Я уже решил, что не судьба, и надо возвращаться обратно. Но тут на глаза попалась веревочка. Плавала себе вокруг, как червяк. Тут-то я понял, что возвращаться пока рановато.

Эх, знать бы, где переиграть свою жизнь, так я бы ту веревочку разрезал на куски и скормил рыбам раньше, чем она доплыла до «Одиссея».

Потому что когда я привязал ласты, залез по якорной цепи, прошел в самую большую каюту и убил бабу, то понял, что Никиты здесь нет. Я это почувствовал даже раньше, чем охрана ворвалась. Лучше бы они сидели в своем закутке. Сами выбрали свою судьбу, что ж поделать.

Для верности я обошел кораблик, но когда увидел, что моторки нет на месте, сразу развернулся. Этот поганец уехал на берег.

Вот тут-то, хлопцы, меня и накрыло. Значит, все зря я затеял. Никита теперь никого к себе и близко не подпустит. Четырех человек я убил, а все напрасно.

«Мечта» – не моя, и моей никогда не будет.

Словно для того, чтобы добить меня, подлая веревочка застряла между звеньев. Я уж и так ее, и эдак – узел не развязывается! Я хвать за ножны – а нож-то я первым делом выбросил, как выбежал на палубу. Что на дне лежит, то против тебя голоса не подаст.

Без ножа, без ласт, да еще и дело свое не сделал! Такое злое отчаяние меня взяло, что я дернул за ласты – и они остались у меня в руках. Ну, хоть что-то…

Долго я ходил смурной, лицо прятал. А потом Козулин заподозрил неладное. Да только грешил он не на того человека. Мастер наш не то чтобы убить – даже и подумать о подобном не мог бы.