Антон Леонтьев - Венец творения

Дама пронзительно закричала, бросилась к Сержу, но тут ее схватил один из типов. Евгения увидела, как миловидная служанка взмахнула кинжалом, которым она до этого пырнула Сержа, а потом перед ее глазами все вдруг сделалось черным.

В себя Евгения пришла от холода. Она с большим трудом приподняла голову и увидела, что находится то ли в подвале, то ли в пещере. И только приглядевшись, осознала, что это был кладбищенский склеп.

Конечно, она ведь уже была здесь! Тогда…

Склеп был освещен факелами, прикрепленными к каменным стенам. А сама она находилась на некоем подобии алтаря. Евгения дернулась — и поняла, что ее руки и ноги прикованы тонкими, но чрезвычайно прочными металлическими цепочками к вмонтированным в каменную глыбу железным кольцам. Женщина увидела, что была совершенно нага.

В склепе она была не одна — он, как и тогда , был заполнен фигурами, облаченными в белые балахоны с капюшонами. Лиц тех, кто собрался на эту темную мессу, видно не было.

Но она и так знала, кто эти люди. Вернее, нелюди.

Около нее возникла фигура в черном балахоне — она властно подняла руку, а потом стала скороговоркой что-то бормотать.

Женя, увы, отлично знала, кто был предводителем этих убийц! Но отдала бы все, чтобы не знать…

Это была латынь. До нее долетал смысл отдельных словосочетаний: речь шла о том, чтобы преподнести кому-то дар.

Наконец около Евгении появилась невысокая плотная дама, лицо которой она, в отличие от других, могла видеть. Она знала ее — это была акушерка Евдокия Романовна. Она несколько раз навещала Евгению и с первого же посещения произвела на нее крайне неприятное впечатление.

Тем временем собравшиеся затянули странную песнь, с каждым куплетом бормоча латинские слова все быстрее и быстрее. Акушерка приблизилась к Евгении, ее ледяная рука прикоснулась к ее огромному животу.

— Пощадите моего ребенка! — закричала Евгения, понимая, что жалости от этих людей в балахонах ожидать не приходится.

Евдокия Романовна усмехнулась и сказала:

— О, о ребенке, милочка, можете не беспокоиться. На вашем месте я бы задумалась о собственном будущем!

Затем в ее руке мелькнул шприц. Евгения попыталась помешать акушерке сделать инъекцию, но та без труда всадила иглу куда-то в бедро. По телу Евгении побежали теплые волны. Мысли окончательно смешались, она словно провалилась в черную дыру. Только время от времени до нее долетали слова сатанинской песни, а также команды акушерки.

А затем резкая боль пронзила тело Евгении. Боль, которая с каждым мгновением не стихала, а, наоборот, усиливалась. Она закричала — и вдруг ощутила, что изо рта у нее не вырывается ни звука. Боль раздирала, глушила, давила. Сквозь красную пелену, застлавшую глаза, Евгения видела, как акушерка извлекла что-то — извлекла из нее!

Да, она только что приняла у нее роды! Только все в этой ночной процедуре было нацелено на то, чтобы мать, подарившая ребенку жизнь, не увидела рассвета.

Акушерка осторожно передала новорожденного человеку в черном балахоне, одновременно перерезая при помощи кривого кинжала с рукояткой, покрытой странными письменами, пуповину. Евгения из последних сил приподняла голову, желая увидеть своего ребеночка. Это был сын, ее сын…

Человек в черном балахоне поднял ребенка — лица его женщина не видела, только темные волосики на затылке — над головой, потом с силой тряхнул, и тот вдруг пронзительно закричал. Собравшиеся издали возглас изумления. А затем снова затянули свою страшную песню. Евгения видела, как человек в черном балахоне опустился на колени, держа ребенка — ее ребенка! — на вытянутых руках.

Они все, даже несносная акушерка Евдокия Романовна, поклонялись ему!

Боль немного отступила, Евгения мечтала только об одном — чтобы все как можно быстрее закончилось. Но она ни за что не хотела отдавать ребенка этим людям. Потому что они явно намеревались использовать его для своих ужасающих целей…

Она шевельнулась, тихо звякнув цепями, которыми была скована по рукам и ногам. Уже поднявшийся с колен субъект в черном балахоне кивнул, и ее окружили его подручные в белых плащах.

— Мой сын… Я хочу увидеть его…

Ее слова долетели и до типа, что вел церемонию. Он приблизился к ней и спросил глухим голосом:

— Ты хочешь видеть своего сына? Точнее, нашего… Того, кого ты подарила… ему?

Ему? Кого они имели в виду? Евгения уже догадывалась, кого именно, но упорно гнала от себя эту мысль. Нет, нет, нет! Она никому и ни за что не отдаст своего ребеночка! Это ее сын, только ее!