Ирина Комарова - Сестра моя Ольга

Второй стакан он выпил медленно, уже не торопясь, но снова до дна. В горле было по-прежнему, сухо. Очевидно, водой тут не обойдешься. Не сообразил, надо было заготовить заранее коньячку. Впрочем, какие проблемы? Слава богу, в медицинском учреждении всегда найдется, чем снять стресс. И даже к сестрам идти не надо. В шкафу, за папками с историями болезней, стоит бутылечек со спиртом, «на всякий пожарный случай». А вот он и наступил, тот самый «пожарный».

С бутылкой в одной руке и стаканом в другой, он вернулся к подоконнику, к графину с водой. Несколько выверенных до автоматизма движений и «восстанавливающий силы эликсир» готов. Врач глубоко вдохнул, сделал большой глоток и зажмурился.

«Да-а, это тебе не кипяченая водичка, – глотнул еще раз и нежно посмотрел на прозрачную жидкость в стакане, взболтал ее. Теперь уже сам, сознательно, представил шприц в своих пальцах, иглу, легко входящую в вену, ватку, прижатую двумя пальцами, и вдруг захихикал. – Зачем, спрашивается, надо было дезинфицировать место укола? Ей теперь никакие заражения не страшны.»

Какое странное лето в этом году получилось. То есть, само по себе – лето, как лето, ничего особенного. Странно было то, что Дашка уехала, почти на три недели. И не просто так, отдыхать в какой-нибудь бывший пионерлагерь, нет! Она прошла конкурсный отбор в детский оркестр и, захлебываясь от восторга и сознания собственной гениальности, укатила в лесной пансионат, которому выпала честь принимать ораву музыкально одаренной мелюзги. Называлось это мероприятие строго и торжественно: оркестровая сессия.

Естественно, что сначала Дашка, впервые за свои четырнадцать лет получившая возможность, выехать из города, прыгала от восторга. Впрочем, очень быстро она спохватилась:

– Тетечка, а как же мамина годовщина? Может мне разрешат отлучиться на денек?

– Даже не надейся, – сразу разочаровала ее Наташа. – Я за тобой приехать не смогу, а одну тебя никто не отпустит.

– Но как же тогда?

– Ничего страшного. Вернешься – съездим еще раз, вместе. А четырнадцатого я от тебя цветы положу.

Уговорить девочку было не так уж сложно – ей действительно, очень хотелось поехать. Тем более, что кроме активной оркестровой работы, ребятам обещали и массу развлечений. Пятого августа, в назначенный для отъезда день, Наташа проводила племянницу на вокзал, посадила в электричку, помахала рукой и осталась одна. Ритм жизни сразу замедлился и образовалась масса свободного времени. Не надо было бежать домой с работы, не надо было вскакивать пораньше, чтобы приготовить для Дашки завтрак (собственно, готовить Наташа вообще перестала – жила на бутербродах и кофе), отпала необходимость проверять позанималась ли Дашка скрипкой, вести с ней воспитательные беседы, резко убавилась стирка, да и в уборке не было особой необходимости – почему-то даже пыль не садилась.

С одной стороны, это было хорошо. С другой… Дашки не хватало. Наташа так привыкла к тому, что девочка составляет неотъемлемую часть ее жизни, что не могла бы скучать по ней больше, даже если бы та была ее родной дочерью. Но, вступая в противоречие со всеми законами природы, существовала еще и третья сторона. Именно сегодня, четырнадцатого августа, Наташа была рада, что племянница в лагере. Если бы они собирались на кладбище вместе, как обычно, то ни за что не выбрались бы раньше обеда – в каникулы Дашка моментально становилась страшной копушей, да и поспать любила подольше. А так, Наташа вскочила – еще семи не было, выпила чашку кофе, схватила приготовленную с вечера сумку, цветы и, по холодку, отправилась на автобусную остановку. «По холодку» – это было прекрасным объяснением, если бы во дворе встретилась какая-нибудь из любопытных соседок. На самом деле, Наташа понимала, что торопится на кладбище совсем по другой причине. Она хотела, наконец, подкараулить Игоря.

Вот уже двенадцать лет, приезжая на кладбище, они с Дашкой находили на Олиной могиле четыре крупные темно-красных розы. Когда Наташа в первый раз увидела эти цветы, у нее была настоящая истерика. Она сбросила розы на дорожку и топтала до тех пор, пока стебли, смешавшись с лепестками, не превратились в грязно-бурую массу. А потом они с Дашкой долго-долго сидели прямо на земле (лавочки тогда еще не было), и плакали. Наташа от горя, от безысходности и непоправимости случившегося, а трехлетняя малышка прижималась к ней всем своим хрупким маленьким тельцем и ревела от страха – она никогда еще не видела свою ласковую тетю в таком состоянии.