Мила Бояджиева - Лабиринты надежд

- Верю. А девушки? Ты ведь смазливый малый, хотя слишком "итальянистый", что бы производить впечатление на миланских красоток. Здесь твой тип более оригинален.

- У меня была девушка, - неохотно признался Сид. - Эмми исполнилось пятнадцать. Мы твердо знали, что поженимся, как только позволит возраст. Она училась вокалу, а я рисовал с неё ангела... Потом... потом вышло совсем по-другому.

- Догадываюсь. Твой дядька соблазнил крошку.

- Это не имеет значения. - Сид наконец гордо откинулся в кресле и положил ногу на ногу. - Я ушел от него. Просто так - слонялся по городу до полуночи, сидел в метро среди прочего сброда. Сидел совсем тупо. Конечно, упился бы или кольнулся, но у меня не было денег даже на пачку крекера. Пришел в себя на самом краю платформы. Смотрел на рельсы, они притягивали меня, а в тоннеле уже грохотал состав... Чья-то сильная рука схватила меня за плечо...

- Могли бы и подтолкнуть. На этот раз прикуп твой.

- Я пропущу эти годы... В общем, ничего интересного. Меня спас человек, впервые попавший в метро за последние десять лет. Он совершал ознакомительную прогулку. Хотел приглядеться, что и как. У него был гараж с десятью автомобилями и огромный парк вокруг замка... Я прожил в Castello Palatino три месяца... Потом пытался раскрутиться как художник, немного пел в ансамбле, путешествовал, работал в казино, на бензоколонке. В ремонтной мастерской.

- Во дворце оказалось несладко?

- Были свои проблемы. - Сид жестко взглянул на Арчи, давая понять, что не желает распространяться по этому поводу.

- Ладно, ладно! Я не лезу. Из своих семидесяти четырех я бы не выбрал и десятка, о которых хотелось бы рассказывать. Да ещё - случайному встречному. Переходи плавно к настоящему моменту. И постарайся подчеркнуть свои достоинства. Ведь я намерен взять тебя в долю.

- Стрелять я не буду.

- С этим покончено. Нежно облобызав свою "Беретту", я спрятал её в самый дальний тайничок вместе с дорогими моему сердцу талисманами... Ты же взрослый парень, Сидней Кларк, многое повидал, сумеешь правильно сориентироваться. Я сделаю предложение, а ты решай - если не сойдемся, встанешь и уйдешь... Но я не могу рисковать, пока не узнаю, почему вчера вечером ты решил ограбить безобидного седовласого джентльмена. Конечно, у меня есть версии, но хотелось бы услышать объяснение от тебя лично.

- Хорошо. - Сид взглянул на потолок, не свидетельствовавший о недавнем ремонте. - Излагаю: я знаю итальянский, французский, немного немецкий и польский. Рисую, пою, танцую, ворую, люблю гонять на мотоцикле и без ума от лошадей... Что касается морали - я полное ничтожество. Из меня выбили мораль, вернее, я блевал нравственными принципами после каждого столкновения с реальностью... До чего ж противно изрыгать "благородство", "честность", "любовь"... - Сид нервно рассмеялся, показав безупречные зубы. - Наверно, я родился с этими атавистическими придатками - наследие родителей-гуманистов. Оно выходило из меня с кровью... Послушай, Арчи, забавная историйка, имеющая непосредственное отношение вот к этому. - Он пощупал разбитый подбородок.

- В прошлом году я махнул с дружком в Гренато. Это такое местечко на берегу озера, где отдыхают приезжающие со всего света богатые дамы. Очень богатые и одинокие. Мой приятель Фредди танцевал один сезон в ресторане "Феникс" и здорово подзаработал на романах с любвеобильными леди. Я поехал с намерением устроиться платным партнером в дансинге. Жиголо... "Вери бьютифул жиголо", - сказала мне очаровательная фрау, на которую я потратил целый вечер. Не знаю, может Грета и годилась мне в бабушки, только такой породистой красоты я никогда не видел: нос с горбинкой, царственная седина, а глаза! Глубокие, маленькие, острые и синие... Я спросил, могу ли нарисовать портрет. Дама рассмеялась и пригласила меня к себе. Она занимала люкс в самом шикарном отеле...

В Германию я уехал вместе с Гретой. Она стала моей патронессой, подругой, любовницей, наверно, отчасти матерью, которой мне, как оказалось, очень не хватало. У вдовы имелся отличный особняк, а в нем потрясающая библиотека. А ещё - луга, конюшня и кабинет с окном, выходящим на реку... Наверно, я идиот, но однажды зимним вечером, проболтав с Гретой у камина о своей жизни, я разоткровенничался до самого донышка и, кажется, даже лил слезы. А потом поднялся в кабинет, сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Что-то буквально толкало меня под руку: "Пиши, пиши... Напишешь - полегчает". Не знаю, что это вышло - повесть, автобиография?.. Только там была одна правда, то, что я таскал в себе, не умея ни выразить, ни применить, ни понять... Грета была рада, что я засел у нее, не собираясь смотаться, не скучал и не рвался к молодежным тусовкам. Плохо ли - любовник целый день корпит в кабинете, а ночью в постели дает выход накопившейся энергии. И злости. У меня была поганая жизнь. И писал я погано.