Филлис Джеймс - Череп под кожей

– Он ждет вас наверху. Сейчас он под присмотром, но находится в ужасном состоянии. Говорит, не знает, что на него нашло.

Они никогда не знали, что на них нашло, эти сознавшиеся убийцы, столь же жалкие в своем поражении, сколь и умелые в своих преступлениях. Убийство, событие уникальное и занимающее высшую ступень в иерархии правонарушений, редко представляло интерес с точки зрения патологической анатомии или теории раскрытия преступлений. Но когда детективу достается хорошее убийство, его возбуждение не сравнимо ни с чем, сочетая в себе азарт охоты на человека с ощущением тайны, висящий в воздухе запах страха с сильным, с металлическим привкусом запахом крови, а также уверенность в том, что во всем этом замешана неуправляемая жажда больших денег. Это же восхитительно – видеть, как личность меняется и разрушается под ее ядовитым воздействием. Раскрыть хорошее убийство – вот настоящая задача полиции. А это убийство обещало стать хорошим.

Роберт взглянул туда, где сидел его шеф. Рыжие волосы Грогана светились на солнце, а сам он выглядел так же, как и всегда в предвкушении нового дела: молчаливый и сосредоточенный, с внимательным взглядом прищуренных глаз, с напряженными мышцами под ладно скроенным твидовым костюмом. Все его мощное тело словно накапливало энергию для решительных действий, подобно тому как это делает хищник, которым он, в сущности, и являлся. Когда Бакли впервые увидел его три года назад, тут же вспомнил картинки из комиксов про индейцев и мысленно водрузил на его шевелюру церемониальный головной убор из перьев. Однако сравнение было не совсем точным. Гроган был слишком крупным и слишком «английским» для образа настолько простого и бескомпромиссного. Бакли лишь один раз побывал в каменном доме недалеко от Спимута, где Гроган жил в одиночестве после развода с женой. Ходили слухи, что она родила ему сына, но у мальчика были какие-то проблемы, однако какие именно, никто, похоже, не знал. В доме не было ничего интересного: ни картин, ни памятных вещей, напоминавших о старых делах, ни фотографий членов семьи или коллег, – лишь пара книг из серии «Известные процессы», невысокие и абсолютно пустые каменные стены и целая коллекция дорогой стереофонической аппаратуры. Гроган мог бы упаковать все свои вещи за полчаса, оставив дом абсолютно пустым. Они работали вместе уже два года, но Бакли до сих пор не знал, чего ожидать от шефа. Его неразговорчивость порой сменялась говорливостью, и тогда он использовал сержанта как отражатель звука. Периодически шеф выказывал сарказм, беспощадность и нетерпеливость. Бакли не особо протестовал, когда его использовали в качестве клерка, стенографиста, ученика и благодарного слушателя. Сам Гроган слишком много работал. Зато у него было чему поучиться: он добивался реальных результатов. Его репутация не была запятнана чередой провалов, и он отличался справедливостью. К тому же вскоре он собирался выйти на пенсию: ему оставалось служить всего два года. Бакли брал от него все, что хотел, и ждал подходящего момента.

На пристани виднелись три фигуры, неподвижные как статуи. Бакли определил личности двоих еще прежде, чем судно пришвартовалось: сэр Джордж Ральстон стоял почти по стойке «смирно» в старомодной охотничьей куртке; Эмброуз Горриндж имел вид более расслабленный, но при этом официальный, поскольку на нем был смокинг. Оба с опаской наблюдали, как новоприбывшие сходят на берег. Они напоминали военачальников, отвечающих за оборону осажденного замка, которые ждут посредников по заключению перемирия и зорко следят за ними, чтобы не пропустить первых признаков обмана. Третий человек, в темной одежде, более высокий, чем остальные, явно был из числа слуг. Он стоял немного позади и флегматично взирал на море поверх их голов. Его поза красноречиво говорила о том, что некоторых гостей на Корси встречают с радостью, но полицейские к ним явно не относятся.

Гроган и Горриндж пожали друг другу руки. Бакли заметил, что его шеф не выразил никакого сочувствия вдовцу и не произнес даже формальных слов сожаления. Впрочем, он никогда этого не делал. Как-то раз он объяснил почему: «Это настолько неискренне, что оскорбляет, и они это чувствуют. В работе полицейского и так хватает фальши, не следует ее множить. Ложь вообще обидна». Если Ральстон или Горриндж и заметили это упущение, то не подали виду.

Говорил только Эмброуз. Когда они шли по широким газонам ко входу в замок, он сказал: