Филлис Джеймс - Череп под кожей

Покидая помещение, они остановились у двух элегантных витрин из розового дерева по обе стороны от двери. В той, что была слева, располагалась целая коллекция мелких предметов. Все они были аккуратно подписаны. Кукла и набор для игры в марблс с маленькими цветными шариками – и то и другое принадлежало королеве в детстве. Веер, старые рождественские открытки, пузырьки для духов из хрусталя с серебряным напылением и эмалью и множество маленьких серебряных предметов – крючки для корсетов, цепочки на пояс, молитвослов и держатель для цветов. Но их внимание привлекла правая витрина. Там находились менее приятные реликвии, словно это было продолжением музея преступлений Эмброуза. Он пояснил:

– Обрывок перед вами – часть веревки, на которой повесили доктора Томаса Нейла Крима, отравителя из Ламбета, в ноябре тысяча восемьсот девяносто второго года. Льняная ночная рубашка в пятнах с ажурной вышивкой принадлежала Констанс Кент. Это не та рубашка, в которой она перерезала горло своему маленькому сводному брату, однако тоже представляет определенный интерес. Эти наручники с ключом сняли с рук молодого Курвуазье, который убил своего господина, лорда Уильяма Расселла, в тысяча восемьсот сороковом году. А эти очки надевал доктор Криппен. Поскольку его повесили в ноябре тысяча девятьсот десятого года, он на девять лет выпадает из интересующего меня периода, но я все равно не смог устоять.

Айво спросил:

– А мраморная детская ручка?

– Насколько я знаю, у нее нет криминального прошлого. Ее следует перенести в зал памятных вещей или другое помещение, но я не успел переделать экспозицию. Тем не менее среди реликвий, связанных с убийствами, она смотрится не так уж плохо. Человек, который продал ее мне, согласился бы с этим. Он говорил, что от ее вида у него кровь стынет в жилах.

Кларисса молчала, и, посмотрев на нее, Корделия заметила, что ее взгляд остановился на изваянии с выражением страха и одновременно отвращения, при том что другие экспонаты такой реакции не вызывали. Пухлая детская ручка из белого мрамора лежала на фиолетовой подушечке, перевязанной шнуром. Самой Корделии она тоже казалась неприятной, сентиментальной и омерзительной, бесполезной и лишенной эстетической ценности, что, однако, вполне соответствовало модным тенденциям в изготовлении мелких предметов искусства того времени.

– Но она же просто ужасна! Отвратительна! Где только вы ее откопали, Эмброуз? – воскликнула Кларисса.

– В Лондоне. У одного знакомого. Возможно, это единственная уцелевшая копия частей тела королевских детей, сделанных для королевской семьи в резиденции Осборн, как говорят, руками Мэри Торникрофт. Возможно, это бедняжка Пусси [17], старшая дочь монарха. А может, перед нами мемориальный предмет. А если она вам не нравится, Кларисса, то вам нужно посмотреть коллекцию в Осборне. У вас сложится ощущение, что вы попали в Музей холокоста, как будто принц-консорт спускался в королевскую детскую с мачете, хотя, возможно, бедняге и правда этого хотелось.

Кларисса возразила:

– Она просто омерзительна! Что овладело вами, когда вы ее купили, Эмброуз? Избавьтесь от нее.

– Ни за что. Возможно, она уникальна. Я считаю, это прекрасное дополнение к моей «малой» викторианской коллекции.

Роума произнесла:

– Я видела экспозицию в Осборне. Меня она тоже ужаснула. Зато такая выставка позволяет по-новому взглянуть на мышление человека Викторианской эпохи, в частности на мышление самой королевы.

– Это позволяет по-новому взглянуть на мышление Эмброуза.

Айво тихо сказал:

– С точки зрения обработки мрамора вещь хорошо сделана. Возможно, вас пугают именно ассоциации. Смерть или расчленение ребенка всегда наводит на печальные мысли, вам так не кажется, Кларисса?

Но Кларисса словно его не слышала. Отвернувшись, она сказала:

– Ради Бога, давайте не будем об этом спорить. Просто избавьтесь от нее, Эмброуз. А теперь мне нужно выпить и пообедать.

В полумиле от берега Саймон Лессинг, плывший до этого медленным размеренным кролем, перевернулся на спину и устремил взор за горизонт. На море никого больше не было. Наедине с этой огромной толщей воды было сложно представить, что за ним тоже осталась лишь пустота: остров и дворец скрылись за волнами тихо и без сопротивления, так что теперь он в одиночестве дрейфовал в синей бесконечности моря. Это искусственно созданное ощущение оторванности ото всех и вся волновало, но не пугало его. Как и все, что было связано с морем. Именно в этой стихии он чувствовал себя гармонично: ощущение вины, беспокойство, страх потерпеть неудачу смывались ласковыми и вечными водами, как будто его заново крестили и он искупил все грехи.