Владимир Лорченков - Гавани Луны

И вот, я пришел сюда.

За сутки до того, как ко мне приехала Юля.

Занес на двенадцатый этаж, а потом поднял на крышу этого дома на краю города сначала стол, потом стул. И печатную машинку. Упаковку бумаги. Трехлитровую бутылку белого вина. Четырех мертвых женщин и одного мужчину.

Я рассказал все.

Зачем я сделал это? Рефлексия не в моем характере. Я испытываю только радость и облегчение при мысли, что сумел выпутаться из этой безумной, жестокой, сумасшедшей истории. Никакие угрызения совести не стоят жизни в тюрьме, знаю я.

И не чувствую себя виноватым за то, что произошло.

Но легкая грусть пропитала мои легкие, и я дышу тоской по ним, тем женщинам, что навсегда остались в доме у реки. Я буду скучать по каждой из них. И я обязан вспомнить каждую из них, чтобы они не отравили наши с Юлей колодцы и не вытоптали поля.

Да, возможно, в тот день, когда я встречу свою последнюю покойницу – Смерть, – ее дружок Дьявол рассмеется мне в лицо и скажет, «помнишь»? И мне придется доставать кошелек. Но это будет лишь тогда, а не сейчас. Сейчас я сижу на краю города, на краю крыши, на краю своего прошлого и вот-вот выброшу последний лист.

Когда он скроется у меня за спиной, я забуду все, как молодой месяц.

Я потягиваюсь и встаю. Онемевшая задница, затекшие руки и красные глаза. Вот проклятие человека, который решил писать. Ты словно в коме. Пока твой дух парит, твое тело болтается на воздушных подушках, подключенное к проводам. Я часто моргаю. И вижу, как рядом с крышей загорается громадная, мясистая, нежно-розовая звезда. Я никогда не видел ее раньше, наверное, не замечал. На сентябрьском небе она выглядит как рубин на синем бархате.

Если бы я мог дотянуться я бы взял ее себе.

Спокоен ли я теперь? Да. Я чувствовал потребность рассказать свою историю. Рине, Любе, самому себе. Кому еще? Возможно, небу. Возможно, Луне. Тем более, что она уже показалась. Это уже не та полная, бледная госпожа, что наблюдала за моей сумасшедшей неделей в доме у реки. Она уже даже не она. Это теперь он.

Тонкий и острый месяц.

Он серпом вспорол брюхо ночи, и та вывалила наружу свои спутанные созвездия.

Мне кажется, в пятнах на его краю – если вообразить их глазами, – какое-то недоумение. Возможно, он не понимает, что это за человек сейчас разговаривает с ним. Помнит ли месяц обо всем, что видел, будучи полной Луной? Наверное, эти события кажутся ему снами. Или дежа-вю. Чем-то фантастическим и обрывочным, словно события из другой жизни. Это и была другая жизнь. У него. У меня.

Моя новая жизнь начинается с новолунием.

Город кое где тронут огнями, и обрывается массивом леса. К счастью, Кишинев не мегаполис. Здесь все еще много деревьев, растений, птиц. Они тоже часть узора, они чувствуют нашу душу, как и Луна, и Солнце. Должно быть, наши настоящие «я» вьются в их глазах дымками у головы. Луна и Солнце. Король и королева всего живого. В чем причина их столь долгого и успешного брака, размышляю я.

Возможно, все дело в раздельном проживании?

У меня уже есть кое-какие планы на будущее. И в них, кроме Юли и раздельного с ней проживания, вошли такие пункты, как дом у реки, и книга. Та, которую я напишу. Да, я собирался писать. Конечно, я писатель. Хотя и никакой не гений.

Что же. Настала пора напомнить себе об этом еще раз.

Я оставляю на крыше воспоминания и выбрасываю последний лист. Ветра почти уже нет, так что он просто планирует – медленно-медленно, – куда-то на дорогу. И у меня снова звонит телефон.

Юля? – говорю я.

Милый, – говорит Рина.

Здесь мило, – говорит она, и я вспоминаю, как звучит ее голос умиротворенным.

Что-то вроде верховного суда и даже дают право на последний звонок, – говорит она.

Говорят, ты внес за меня залог, – говорит она.

Если бы мы… – говорю я

Если бы мы умели понять, как повезло нам обоим, – говорит она мягко, и говорит за меня.

Время, – говорит телефонистка.

Брось еще монетку, – говорит Рина.

Прямо с крыши, она попадет, куда надо, – говорит она.

И я бросаю монетку. Тут я слышу, как ее зовут.

Ну, будем прощаться, – говорит Рина торопливо.

А помнишь, как мы целовались? – говорит она.

И танцевали? – говорит она.

Пока хочется целоваться и танцевать, это любовь, – говорит она.

Не забывай делать это с этой твоей… Юлей, – говорит она.

Но я не ревную, нет, – говорит она.

Ну, целую, милый, – говорит она.

Ведь это все, что я могу для тебя сделать, – говорит она.

И она шлет мне воздушный поцелуй, и он окутывает меня теплом воспоминаний о той любви, что соединила нас до самой смерти. Он пахнет райским теплом, поцелуй Рины. И это действительно все, что она могла для меня сделать.