Владимир Лорченков - Гавани Луны

Что? – шепотом спросил я.

В рот, – шепотом ответила она.

Я положил ее руки себе на затылок, и приподняв за зад, подтащил ближе к стене. Бросился в последнюю атаку. Почувствовав приближение, рванулся чуть назад, а потом вперед и вверх, ухватившись руками в подоконник. Юля скользнула по мне вниз, как по рельсам американских горок, и, обняв бедра, впилась в мой член. Я кончал, содрогаясь, и почти теряя сознание, пока она сучила ногами и пила меня там внизу, и постепенно сознание меня покидало. Под конец я почувствовал в теле такую легкость, что запросто удерживал на одних лишь руках и себя и девушку, объявшую меня внизу. Вечность спустя я осторожно отцепил ее от себя, и мы упали на бок, счастливые. Я все не мог насмотреться на нее.

Я люблю тебя, – сказал я.

Я люблю тебя, – сказала она.

В это время в комнату и зашла Рина.

Мы с Юлей были так счастливы, что пустили к себе Рину.

Так римлянин, открывший для себя Христа, другими глазами смотрел на варвара, пирующего на развалинах виллы. Мы пустили Рину пировать посреди нас. Она, с бутылкой шампанского в одной руке, и виски в другой, слегка пошатывалась, но мыслила трезво и ясно. Я понял, что мне придется пить и Юля поняла это тоже – только если я буду вести себя, как обычно, Рина ничего не заподозрит. К тому же, как я упоминал, мы уже любили и чувство хранило нас. Два мученика, с любовью глядящие друг на друга на арене цирка со львами. И, как львам и полагается, Рина откликнулась на невнятные призывы странного бога этих мучеников, и, зевнув на нас дурным запахом своего нутра, стала обнюхивать углы.

А вот и вы, – сказала она, еще раздумывая, начать ли атаку, или предаться блуду.

Я встал, и вынул у нее из руки бутылку, отпил из которой прямо из горлышка. Рина не обращала на это никакого внимания, она лишь смотрела на Юлю. Потом подошла к ней, взяла за руку, и, улыбнувшись, поцеловала в ладонь.

Юля прерывисто вздохнула.

Мне следовало насторожиться. Моя жена умела очаровывать и влюблять. Но я лишь любовался нами тремя. Кожа Рины – шоколадная, подчеркивавшая ее зеленые глаза, смотрелась на фоне Юлиного мрамора с прожилками невероятно красиво. Или наоборот? В этом сочетании преобладающего цвета не было, и могло быть и так, что это Рина оттеняла Юлю, а не наоборот.

Кофе-глясс, – сказала Рина, целуя ладонь Юли.

Мороженное и кофе, черное и белое. Какую гамму я добавлю в этот коктейль, подумал я, и глянул на свое отражение в зеркале. Из нас троих я был самым темным. Я отпил еще. Рина взяла Юлю за голову и стала облизывать ее губы. Отстранилась.

Ах, негодник, – смеясь, сказала она.

Уже успел кончить ей в рот, – сказала она.

Осталось еще немного, – сказала Юля, и глянула на Рину с интересом.

Я с тревогой подумал, что Рина ей нравится. Юля обняла мою жену, и они поцеловались. Долго, как, наверное, целовались мы с Юлей за несколько минут до того. Рина на ощупь поставила бутылку шампанского на пол, и поманила меня рукой. Я обнял их двух сразу, – благодаря штанге у меня широкие плечи, – и приподнял. Поставил у широкой кровати, и мягко толкнул каждую в грудь. Они попадали с веселым визгом навзничь и начали барахтаться и мельтешить ногами. Какого черта, подумал я. Надо развлекаться.

Девушки, девушки, – сказал я.

Замрите, – сказал я.

Они, выжидающе глядя на меня, и сопя, перестали двигаться. Я осторожно раздвинул каждой ноги – как можно шире, – и отошел. Две мохнатки смотрели на меня, и я глядел в мир двух дыр. Я видел там бездны и высоты, и знал, что опущусь в первые, и поднимусь на вторые. Мне не хватало лишь веревочной лестницы, чтобы спускаться, и альпенштока, дабы подняться. Приподнявшись на локтях, мои женщины смотрели на меня выжидающе. Я не торопился. Я взял и шампанское и отошел еще дальше. Чувствуя спиной холодное стекло, я рявкнул в открывшуюся дверь, что здесь все занято, и поглядел на кровать. Две девушки, смуглая и белая, лежали передо мной, раскинув ноги.

Я подошел, встал на колени, и раскрыл сначала одну, потом другую.

Сделать это было нетрудно, их трахали весь вечер и цветы еще не успели закрыть свои чаши на ночь. Так что какая-нибудь предприимчивая труженица-пчела еще могла снять с них последний урожай пыльцы. И я собирался это сделать. Я любовался дырой каждой из них. Они были такими разными и такими красивыми в своей разности. Впервые в жизни я пожалел, что у меня один член. Для того и нужны оргии, верно? А еще чтобы избавиться от ревности, вспомнил я слова Юли, и постарался забыть их. Я не ревновал сейчас ни одну из них. Я любил и Рину и Юлю, хотя знал, что любовь к Рине это ампутационная боль. Мы еще страстно хотели друг друга, и это казалось нам отзвуком давно уже отрезанной сумасшедшим хирургом любви. А с Юлей все было по-настоящему.