Ольга Завелевич - Бриллиантовый шепот

– Ну, рассказывай, – произнесла она вслух.

– А что рассказывать? Сама понимаешь, медсестра во фронтовом госпитале – не самое лучшее место для женщины. Спасибо, жива осталась. Такого насмотрелась – вспоминать не хочется.

Люба уселась на диван, прижимая к себе Машу.

– Из Риги мы тогда выбраться успели, – закурив и выдохнув дым в сторону от ребенка, начала она, – поезд был санитарный, везли больных из госпиталя, врачи ехали с семьями, сестры. На крыше – красные кресты величиной в вагон. Днем нас разбомбили…

Лиза даже не удивилась. Лишь вспомнила вновь слова Екатерины Алексеевны и рассказ Пети о смерти брата.

– Какие же мы наивные тогда были. Вагоны горели вместе с людьми, врачи и сестры метались, не зная, что предпринять. Их расстреливали с воздуха.

Люба замолкла.

– Любочка, может не надо… – нерешительно произнесла Лиза.

– Нет, не обращай внимания. Просто это было мое боевое крещение так сказать. Засело в памяти. Я видела вещи и пострашнее, но расстрел медицинского состава – это запомнилось навсегда.

Помолчала.

– Бичаюкис погиб тогда.

Лиза охнула.

– Он с больными был, а семья в другом вагоне ехала. Ну и накрыло их. Он бросился к своим девочкам, а тут очередь… Может, и к лучшему. Не видел, что от семьи осталось.

– Кто остался – немного нас выжило, муж мой тоже уцелел, пошли пешком по путям, надеясь выйти к своим на ближайшей станции. Больные, кто мог, шли сами, остальных тащили по очереди на носилках. Только их все меньше и меньше становилось, – бесстрастно рассказывала Люба. – Санитары разбегались, медсестры, врачи некоторые, из уцелевших, тоже ушли – решили вернуться в Ригу. Не знаю, вряд ли дошли. До станции нас добралось двадцать девять человек. Представляешь, – двадцать девять человек из всего огромного поезда!

Она затушила папиросу и схватилась за следующую.

– Только зря мы старались, буквально на карачках ползли, раненых на себе волокли. Станция давно была захвачена немцами. Хорошо еще, что среди нас человек понимающий нашелся. Кто он – мы тогда не знали, догадывались только. В наш поезд в последний момент вскочил, из вещей у него был лишь маленький чемоданчик. Начальник поезда орать начал, но тот человек ему бумагу какую-то сунул под нос, начальник заткнулся, приседать начал. Так он с тем чемоданчиком с нами и шел. Даже когда его очередь была раненых тащить, он чемодан на спину привязывал. Так вот, велев всем сидеть тихо и не высовываться, он пошел на станцию. Вернулся минут через сорок, мрачный, насупленный. Собрал нас и сообщил, что на станции немцы, и, похоже, мы отрезаны от своих линией фронта. Мой муж вскинулся: «Откуда вы знаете?» Человек этот спокойно ответил, что немецкий он хорошо знает, а разговоры солдат издали слышны. В разговорах упоминался город, расположенный на много километров восточнее станции, уже захваченный немцами.

Лиза налила подруге воды. Та поблагодарила кивком и продолжила рассказ.

– Положение было критическое. Никто не знал, что делать, куда идти. Предлагали, кто во что горазд: назад к поезду возвращаться, в Ригу идти, даже немцам сдаться. Правда, после бомбежки и расстрела раненых это предложение поддержки не вызвало. Ленке, фельдшерице, которая его озвучила, чуть глаза не выцарапали. Она все лепетала, мол, папа рассказывал, что немцы – культурная нация. Светлана Иосифовна, наш детский врач, у которой при бомбежке родители погибли, бросилась на нее – все лицо расцарапала, еле оттащили. Но тут опять человек с чемоданчиком вмешался и предложил уходить в лес и пробовать пробираться к своим.

– Как уйти в лес? – не поняла Лиза. – Пробираться… У вас же ни еды, ни одежды, да еще раненые.

– Вот и мы тоже такие вопросы начали задавать. Но он все спокойно выслушал и сказал, что никого неволить не собирается, кто хочет – может остаться или попробовать вернуться.

– Что тебе сказать, – тихо продолжила Люба, раскуривая очередную папиросу. – Этот человек нас спас. Не всех, конечно, но большинство выжило. Он взял в свои руки руководство и, самое удивительное, что все беспрекословно подчинялись ему. А ведь даже имени его мы так и не узнали. Велел называть себя Иваном Ивановичем – мы так и называли. Добрались до какой-то богом забытой деревушки. Ее жители, по моему, даже не знали, что война началась. Раненых оставили там – их немного уже оставалось, – криво усмехнулась Люба. – При них осталась Людмила Федоровна, старшая сестра. Хотела Светлана Иосифовна остаться, но Иван Иванович категорически запретил. Потом мы только поняли, почему.