Я поймала свое отражение в зеркале в прихожей по пути к двери и не узнала себя: подводка под глазами размазалась, волосы растрепались. Я расчесала их пальцами, встряхивая кудри. Тут я ничего не могла сделать, а только порадоваться, что вряд ли кто-то увидит меня возвращающейся домой столь поздно — после часа ночи, заметила я, с легким удивлением, недоумевая, где я потеряла ощущение времени, прекрасно зная, что произошло это в объятиях Энди Блейка, в первый, а может, и во второй раз.
Я прикрыла за собой дверь, не осмелившись захлопнуть ее как следует, чтобы не разбудить хозяина, прикинув малую вероятность ограбления. Вниз я спустилась по лестнице, слишком взвинченная, чтобы ждать лифта. Отпирая автомобиль, я все еще чувствовала Энди Блейка на себе, в себе. Прежде чем включить двигатель, я несколько секунд посидела, глядя на свои руки, лежавшие на руле, как будто никогда их до этого не видела. Надо было поговорить с ним перед уходом; покинув его тайком, я гарантировала неловкость при следующей с ним встрече. Но сейчас я оказалась не способна справиться с реальностью. Не смогла бы спокойно встретить выражение сожаления на его лице, когда он проснется. Наш поступок никого не касался. До тех пор пока он будет о нем молчать, стану молчать и я. И никому никогда не нужно об этом знать.
Свернув с главной дороги в Уилмингтон-истейт и подчиняясь внезапному порыву, я решила не сразу поехать домой. Я чувствовала, что должна сделать то, чего избегала, и более удобного случая остаться никем не замеченной у меня не будет. Я проехала мимо поворота на свою дорогу и продолжила путь по центральной магистрали, которая, изгибаясь, шла через поселок. Дома по обе стороны дороги выглядели заброшенными в резком оранжевом свете уличных фонарей. Все было неподвижно, и на мгновение мне показалось, будто я единственный живой человек в целом поселке, во всем Элмвью. Я свернула направо, потом еще раз направо, следуя полузабытым маршрутом до небольшого открытого пространства в окружении домов, где дальновидные проектировщики 30-х годов оставили место для детской площадки. Однажды родители приводили нас сюда посмотреть фейерверк, на нас летели искры, и я расплакалась от треска ракет. Я помнила, что неподалеку отсюда находилась Морли-драйв. Мне пришлось немного поплутать, свернув пару раз не туда, но основное направление я представляла верно и в конце концов нашла ее. Я проехала по узкой дороге, глядя по сторонам, пока не увидела припаркованную на тротуаре полицейскую машину. Она должна стоять напротив дома Дженни, рассудила я, высматривая для себя место. И отыскала его на расстоянии нескольких машин от полицейского автомобиля, на противоположной стороне, где и остановилась.
Дом из красного кирпича я знала по выпускам новостей, и странно оказалось видеть его в действительности. Все окна были задернуты шторами, и никаких впечатлений не оставалось, только возник вопрос: здесь ли Шеферды или сбежали на нейтральную территорию, подальше от журналистов? В оранжевом свете уличных фонарей дом выглядел безупречно: аккуратно покрашенный, с подстриженной живой изгородью и вишней в садике перед домом, которая еще цвела. Но приглядевшись, я увидела большой, ручной вязки букет, стоявший на крыльце, а рядом лежал другой. Трава пробилась сквозь бордюрный камень, окаймлявший подъездную дорожку, словно стрижку газона раза два пропустили. Когда еще это снова станет для Шефердов первостепенной заботой, если вообще когда-нибудь станет? Кто будет беспокоиться о поддержании внешнего вида своего дома, когда потерял самое дорогое, что в нем было?
Я сидела в машине и просто смотрела на этот дом. Я не знала, что надеялась увидеть. Просто хотела побыть здесь, лично увидеть, как близко от меня прожила Дженни свою короткую жизнь, почтить ее память, разделить горе Шефердов и почувствовать его, как я знаю свое. Небольшие признаки запущенности, заметные мне с моего места, были подобны пятнышкам на переспелой груше — знаком гниения, добравшегося от сердцевины. Внешних признаков порока у дочери Шефердов не наблюдалось, но они все равно там присутствовали, и когда пресса о них пронюхает, если уже не пронюхала, Шеферды еще раз потеряют Дженни. Я поежилась от этой мысли, от мечты редактора таблоида и кошмара матери из средних слоев общества, представителем которых являлся этот красивый ребенок, имевший двойную жизнь. Бедная Дженни, с ее невинным личиком и взрослыми проблемами. Она была единственным ребенком. Неужели это помешает Шефердам когда-нибудь оправиться от случившегося? Смогут ли они сохранить свои отношения и поддержать друг друга? И поможет ли им знание о том, что с ней случилось и кто несет за это ответственность? Неизвестность — вот что разрушило мою семью. Мои родители разошлись, вместо того чтобы сблизиться, и я упала в пропасть между ними.
Читать дальше