Марина Юденич: Игры марионеток

Ты победила.

Поверь, заяц, признавая это, я не испытываю отрицательных эмоций.

Ни обиды, ни досады или злости, даже чувство уязвленного самолюбия не подает голос.

И уж тем более нет в моей душе ничего недоброго, темного, потаенного по отношению к тебе. Не огорчает меня эта твоя победа.

Возможно, и не радует.

Пока.

Потому, что допускаю: если разум мой и сердце будут двигаться в том же направлении — скоро смогу порадоваться тому, что ты, крохотный, пушистый мой зайчонок, стала такой сильной и могущественной, что победила самого меня!

И еще прошу, поверь уж, будь добра мне на слово, все, что я сейчас говорю, а вернее пишу — пишу совершенно искренне. Возможно, более искренним прежде я с тобой не был.

А уж с кем тогда был, если не с тобой?

Ни с кем.

Кстати, еще одно лирическое отступление.

Пишу и начинаю понимать, почему предки оставили такое эпистолярное наследие.

Скажешь, у них не было телефонов, факсов, электронной почты и прочих технических изобретений, сводящих всю сложную гамму человеческого общения к простому нажатию кнопки?

Еще недавно я и сам думал также, но теперь, пожалуй, стану спорить.

Нет, дорогая моя, дело не в этом, или уж, по меньшей мере, не только в этом.

Оказывается — эту истину я открыл для себя только что — проще всего излить душу чистому листу бумаги. Или — ладно, согласен, сделаем поправку на цивилизацию! — персональному компьютеру.

К чему я это?

Да, вот к чему.

Думаю, что сказать все это, глядя в твои ведьмацкие глаза, я бы не смог.

Нет, точно не смог!

Сорвался бы, начал лукавить, становиться в позы, что-то из себя изображать, надувать щеки, умничать.

Да ты сама отлично знаешь весь мой петушиный арсенал!

А вот писать могу.

Перед тобой и перед Богом чист — пишу правду.

Так вот, касательно твоей победы.

Она вызревала исподволь, постепенно и вроде бы незаметно.

То есть, это я долгое время не замечал твоего неуклонного становления.

Для тебя, надо полгать, все обстояло совершенно иначе: ты росла. Полагаю, процесс этот был сознательным и нелегким.

Но я, старый болван, воспринимал тебя в статике, неизменной данностью, ниспосланной Господом. Уж очень мил был сердцу твой изначальный образ: чудное, беззащитное, вдобавок, напуганное до смерти существо, в глазах которого я — только что — не Бог, но уж, небожитель — точно, во власти которого спасти или погубить.

Надеюсь, не обидел тебя этим пассажем, и ты не станешь спорить: был в истории наших отношений такой период.

Потом начались перемены.

Думаю, на бессознательном уровне я их замечал.

Просто не мог не замечать.

Однако, рассудок слишком занят был собственными проблемами, важнее которых не было на свете.

А может, душа моя уже тогда угадала, почуяла угрозу, которую таили в себе эти неминуемые перемены, и малодушно закрывала глаза, не желая признать очевидного.

Когда же настал, наконец, момент истины, я прозрел в одночасье, и увидел новую, тебя.

Повзрослевшую.

Возмужавшую.

Завоевавшую определенные — весьма завидные! — позиции на той стезе, которую долгое время я, самонадеянный идиот, считал исключительно своей прерогативой.

Не скрою, это был жесткий удар.

И сразу же попрошу у тебя прощения, потому что все мое дальнейшее поведение было сплошным отвратительным и стыдным свинством.

Чего я только не делал, чтобы остановить твой стремительный взлет!

И врал, пытаясь убедить тебя в том, что избранный путь тебе не по силам.

И подличал, организуя всевозможные препоны и ловушки.

И откровенно «ломал через колено», грозя оставить, разорвать наши отношения.

Впрочем, в этом, последнем, был честен.

Когда тщетность всех моих усилий стала очевидна, я, на самом деле, решил вычеркнуть тебя из жизни.

Прием этот хорошо известен, и хотя, скажем прямо, не делает чести взявшим его на вооружение, действует неплохо. Суть его проста: фактор, вызывающий отрицательные эмоции следует исключить из обхода.

С человеком — раззнакомиться, рассориться.

Предмет — забросить в дальний угол, а то и вовсе — выбросить на помойку.

Зловредную телевизионную программу — не смотреть.

Эмоции, которые немедленно закипали во мне и били, что называется, ключом, стоило только твоему голосу раздаться где-то поблизости, особенно — в эфире (а ты, как назло мелькала на экране все чаще — журналисты, пожалуй, первыми оценили твои многочисленные достоинства), скажем так, не доставляли мне радости и не делали чести.