Уилл Фергюсон - 419

Даже лучшие фармазоны Лагоса лишь скребли по поверхности, а в глубине-то какие богатства! И все же… вот вам Уинстон, затерялся в Лагосе, окопался в Фестак-тауне, капает нелепыми посланиями нелепым мугу, погружен — как обычно — в грезы о великом.

И они навеки останутся грезами. Вот в чем трагедия. Рейд на острове Виктория связал его по рукам и ногам. Замели, дали условно, сейчас на пробации. Паспорт временно недействителен, и Уинстон пропустил университетский выпускной сестры в Англии — пришлось изворачиваться перед родителями. А правда в том, что на нем Каинова печать, его больше не выпустят из Нигерии. Ни визы, ни надежды на побег. Условный срок в конце концов истечет, но сделанного не исправить. У Уинстона судимость, теперь за границу — разве что обычным нелегальным беженцем, а это на корню подрывает его планы построить из 419 международную корпорацию.

Может, найдется спонсор — не родственник, человек, который выступит поручителем. Может, Уинстону встретится красотка-ойибо, он очарует ее, и она за него выйдет? Уинстон не сдержал смешка.

В общем, так он и сидит в Фестак-тауне, печатает свои сказочки:

Сэр, я без задней мысли прошу извинить меня за вторжение в вашу жизнь. Я искал Генри Кёртиса, выпускника Атабаскского университета по благородной специальности учительства, ныне на пенсии, Уважаемого члена Общества Столяров-Любителей Хаунсфилд-Хайтс, подписчика районной газеты «Маяк Брайар-Хилл», супруга Хелен, дедушки близнецов…

Лора вспомнила еще кое-что — отец сказал ей много лет назад.

Рождество, наверное, или День благодарения. Камин, тепло, отец, глядя мимо, произнес:

— Знаешь, чего я боюсь?

Дома на каникулах. Второй год в отъезде? Или третий. Подробности расплываются, но ощущение отчетливо. Мускатный орех в эгг-ноге. В камине хлопки сучков. А елки нет. Значит, Благодарение? За окном снег. Ранний снег в том году?

Мама на школьном собрании, Уоррен ушел, Лора и отец остались вдвоем, сказать толком нечего, приятно просто посиживать и прихлебывать.

После одной такой паузы он и спросил:

— Знаешь, чего я боюсь?

Она не знала.

— Вот как отец? Я боюсь, мы умрем и нам покажут все моменты, когда мы сердились на детей, все минуты, когда им нужна была наша любовь, а мы ее не дали, все мгновения, когда мы отвлекались или куксились, всю нашу злость, все раздражение.

— Пап, — сказала она, — ты никогда не злился. Ты, по-моему, даже голоса ни разу не повышал.

— Ну почему? Бывало, — сказал он. — Ты просто забыла. Когда я отмахивался от тебя или от Уоррена, а должен был спросить, как у вас прошел день. Не слушал твои истории. Я боюсь, когда время настанет, мне придется смотреть все это заново. Иначе нас в рай не пустят. — Он поглядел на нее. — Прости меня, Лора.

— Тебе не за что извиняться.

— Есть за что.

— Извиняться? За что?

— Просто — прости. За то, что я должен был, мог бы сделать, а не сделал.

Надо было ей тогда сказать: «Ты был хорошим отцом. Ты всегда старался». Могла бы сказать, а не сказала. Глядела, как эта минута уплывает в тишину, как тишина уплывает дымом.

Дражайший Генри.

Как, вероятно, вы известены, защитник моей юности Виктор Окечукву поступил в больницу. Боюсь, его болезнь повернулась к плохому. Жизнь в нем угасает, но он все время повторяет ваше имя и беспокоится лишь о том, велика ли ваша готовность. Когда господин Окечукву упокоится — что неизбежно, у меня не останется никого. Я прошу только вашей помощи. Умоляю вас на колене со слезами на глазах.

Тьма и опасность подступают со всех сторон.

До минуты, когда я буду спасена,

остаюсь искренне ваша

мисс Сандра.

Юнец в шелковой рубашке ухмыляется, цепляя к письму фотографию нолливудской старлетки с миндальными глазами и в драном платье (роль наследницы обнищавшего рода, мелодрама из жизни Лагоса). Знаменитая нигерийская кинозвезда сетует на судьбу далекому ойибо — ну еще бы тут не ухмыляться.

Мугу — 0, фармазон — 1.

Но не успел он нажать «отправить», пришло письмецо от школьного учителя из Канады, ответ на предыдущее его воззвание.

Я могу помочь.

Как легко ухмылка превращается в усмешку, а усмешка — не в хохот даже, глубже хохота. Уинстон откинулся на спинку стула, с хрустом размял шею, глотнул чаю, и Лагос, эта тяжеленная джутовая торба, стал вдруг легкой как перышко, в небытии растворились перепутанные ловушки повседневности. Слаще кока-колы, слаще чая.

Но не успел он поздравить себя с прекрасно рассказанной сказочкой, как на мониторе появилось лицо — не в , а на мониторе. Отражение в защитном экране — такие на мониторах во всех интернет-кафе. Лицо. Не Уинстона. Он и сообразить ничего не успел — отражение протянуло руку, коснулось его плеча. Полицейская облава? Рейд КЭФП? Уинстон обернулся в текучем кружении шелка, одним отрепетированным движением плавно закрыл окно на экране.