Татьяна Устинова - Пять шагов по облакам

— Он всегда был в курсе всех моих передвижений и съемочных дней, — продолжала Мелисса, по-прежнему не глядя на Витю Корзуна. — Когда я полетела в Питер, мне показалось, что я его видела в толпе в аэропорту, и еще удивлялась, откуда он мог там взяться.

— Так я же везде за тобой ездил, — ласково сказал Витя. — Я так старался, а ты так со мной поступила!..

— Он видел, как я улетела, и видел, что улетела одна. Он знал, где я живу, потому что гостиницу мне всегда заказывают в издательстве, и Витя всегда ездит за билетами и за ваучерами. Ну, чтобы в гостинице поселиться, нужен ваучер.

— Понятно, понятно, — сказал подполковник и покосился на фээсбэшника. — И дальше что?

— Он прилетел в Питер, наверное, следующим рейсом, подготовился и на следующий день позвонил мне, что мои съемки, которые отменились, должны состояться немедленно. — Мелисса вздохнула. — Человек, который разговаривал со мной по телефону, знал все — как называется программа, адрес студии, знал время и был очень вежлив. Я объяснила ему, что у меня температура, но он сказал, что это ничего, долго меня не продержат, и за мной придет машина. Я не стала звонить Лере, которая ушла на встречу, потому что знала, что она будет ругаться. Она не хотела, чтобы я ездила на съемки, у меня и в самом деле была температура!

Василий Артемьев придвинулся к ее стулу поближе и обнял Мелиссу за шею, так что ее голова оказалась почти прижатой к его животу, к мятой и грязной майке.

Она так и сяк повернула голову, вытерла слезы о его майку.

— Я вышла из отеля. Села к нему в машину, и он брызнул мне в лицо чем-то из баллончика. Я потеряла сознание и очнулась уже… там. В том доме.

— Милка! — предупреждающим тоном сказала Лера Любанова, потому что Мелиссин голос вдруг повело вверх, в горле что-то пискнуло, булькнуло, и она замолчала.

— Там я провела… какое-то время, а потом мне удалось выбраться. Никто бы меня не нашел, потому что это даже не деревня, а какие-то брошенные дачные домики на болотах. Меня какая-то сумасшедшая старуха спасла. Я в лесу ночевала, а потом… с заправки позвонила, а Васька был… В гостинице. Он меня искал.

— Вы место запомнили? — спросил вдруг фээсбэшник. — Показать сможете?

Мелисса замотала головой, но Василий Артемьев крепко сжал ей плечо, почти у шеи, сжал, потом отпустил и погладил, и она сказала твердо:

— Видимо, да. Ну, если мне удастся сообразить, в какой стороне эти болота.

— Вы не помните, откуда возвращались?

— Помню, но…

— У нее топографический идиотизм, — сказал Артемьев, — и она была сильно напугана. Конечно, она вспомнит и покажет. Это она только притворяется слабой, а на самом деле она сильная. И все ее показания есть у питерской милиции, они все записали. Я сейчас не назову фамилий, кто с нами там работал, но они все у меня есть. Так что, если вам понадобится…

— Нам понадобится, — сказал подполковник Гулько. — Так что сообщите потом.

— Мы вернулись в Москву, и он продолжал за мной следить. То есть это я так думаю, что продолжал.

— Правильно думаешь, — с удовольствием сказал Витя Корзун и почесал себя за ухом скованными руками. — Как же я мог тебя отпустить, моя девочка! Ты ведь моя любимая девочка, правда? Девочка любит кро-овь, — сказал Витя нараспев. — Она очень любит кро-овь! Она все время пишет про кро-овь в своих книжках, и я тоже люблю кро-овь! Как я ее люблю! Мы бы стали вместе любить, а ты все испортила! Все, все испортила!!

Баширов все курил, попыхивал сигарой, а Витя Корзун, курьер из издательства, вдруг бросился вперед, протягивая скованные руки к Мелиссе, она взвизгнула, отшатнулась, и Василий плечом отшвырнул его на стол, с которого посыпались телефон, бумаги и ручки, и портрет Феликса Эдмунд овича опять обрушился со стены и вылетел из рамы, и старший лейтенант Крюков прыгнул на Витю, но тоже одолел не сразу.

В тщедушном теле заключалась сокрушительная сила, и теперь она рвалась наружу, как демон из преисподней, выла, скалилась, исходила пеной, не давалась и металась. В конце концов его все-таки прижали спиной к столу, и ноги его забили по полу, и шум был страшный, а Мелисса все не открывала глаз.

— Ну! Ну, тихо! Лежать, я сказал!

Ноги в грязных ботинках уже не били, а медленно возили по полу, и локоть старшего лейтенанта прижимал Витино горло. Он тяжело и прерывисто дышал и закатывал глаза.

Растянутый рот улыбался, и это было очень страшно.

Витю рывком подняли со стола и посадили на стул в центре комнаты.

Он сидел и улыбался.