Татьяна Устинова - Дом-фантом в приданое

Воин мог вернуться только победителем или мертвым.

Победителем – значит, со щитом.

Мертвым – значит, на щите.

Она была мертвым воином, щит вывалился из рук. Она так долго и с таким напряжением держала его, из последних сил держала – и не удержала.

Поражение было таким окончательным и бесповоротным, что иногда она щипала себя за руку, чтобы проверить, умерла или все-таки еще нет.

Поезд покачивало, колеса стучали успокоительно – ту-ду-ду-ду, ту-ду-ду-ду, – и в такт им билось сердце.

Еще совсем недавно Люсинда Окорокова мечтала поехать куда-нибудь на поезде и ехать долго-долго, далеко-далеко. Где-то виденное или запомненное путешествие это представлялось ей как бесконечный солнечный день, сквозь который летит стремительный чистый поезд, и колеса стучат, и душа поет, и белые шторы полощутся на свежем ветру. Трепещет белый шарф, и добрые и красивые люди держатся за блестящие поручни, смеются и разговаривают, предвкушая радостные встречи и важные события. За окном меняется пейзаж, прекрасный сменяется еще более прекрасным, и березовая роща, взбежавшая на косогор, сменяется пасторальной деревушкой с золотистой маковкой церковного купола, с теленком, который пасется на лугу, с ватагой мальчишек, которые гонят на велосипедах, гонят, гонят, а потом остаются позади и машут руками вслед поезду.

Еще ей представлялся рубиновый чай в чистых стаканах, вкусное звяканье ложек, приятный разговор, льняная салфетка, уютная ночь на чистых простынях, а поезд все летит и летит, и конечно же, к счастью.

Ничего этого нет и никогда не будет, зря она все это сочинила.

Она – мертвый воин. Не со щитом, а на щите.

Все оборвалось, как незаконченный рассказ, и Люсинда даже не слишком задумывалась, хочет она знать, что появится за надписью «Продолжение следует», или нет.

Олимпиада со своим Добровольским осталась в Москве, и было совершенно понятно, что разлука эта навсегда, и изменить ничего нельзя, и поправить нельзя, ей только казалось, что эти люди когда-то имели к ней отношение.

Как два поезда на «Китай-городе».

Есть такая хитрая станция в московском метро. На двух платформах останавливаются два поезда, которые идут не в противоположных направлениях, а в одном. Где-то они расходятся, неотвратимо и неизбежно, как Люсинда разошлась со всеми, кто встретился ей в Москве, но этого никто не видит, потому что расходятся они в тоннеле, где ревут странные голоса и открывается черная бездна. Так, по крайней мере, всегда представлялось Люсинде.

Поезда разошлись, и люди разошлись, и больше ничего и никогда не вернется!

Никогда еще Люсинда не ездила с такой роскошью и, наверное, больше никуда и никогда не поедет. Она выложила кучу денег за билет, но ей было наплевать на это.

Она возвращается домой – на щите, из Ростова ей ехать больше некуда. Разве что два раза в год в станицу Равнинную, где живут родственники с их девчонкой. Туда не ходят поезда, только кособокий, пыльный, запыленный автобус, в него тяжело лезут бабки в платках, волоча свои корзины и мешки, и потом громко разговаривают о ценах, пенсиях, самогоне и бывшем колхозном председателе Петровиче, который нынче совсем осатанел, заделался кулаком и попивает народную кровушку.

А больше куда же она поедет?… Больше ей ехать некуда.

Постучав, заглянула молоденькая проводница, предложила обед и чаю, но у Люсинды, как назло, почти не осталось денег. Думать об этом было нельзя, так становилось жалко себя, что на глаза моментально наворачивались слезы, и даже начинали капать, и закапали белую майку, и Люсинде показалось, что молоденькая проводница как-то подозрительно посмотрела на эти пятна.

На щите и без всяких трофеев. Война проиграна, армия погибла.

Проводница все-таки принесла ей чай и какую-то еду, оказалось, что это входит в стоимость билета, и Люсинда с благодарностью все съела и выпила.

Они всегда поздно чаевничали с мамой, выкладывали друг другу дневные новости и свежие сплетни, и решали насущные вопросы, и строили планы – ни с кем так хорошо не строились планы, как с мамой!…

Что она ей скажет? Что наврет про консерваторию? Как расскажет ей про рынок, Ашота, про то, что тетю Верочку чуть не прикончили, и она, Люсинда, уехала из Москвы, когда ей сказали в больнице, где она провела сутки после стычки с Ашотом, что опасность миновала и в палату пожаловали московские Верочкины родственники, которые так разговаривали с Люсиндой, словно это она пыталась отравить тетю газом?! И еще про то, что саму ее чуть не убили, и про то, что ничего из дочки так и не вышло и, видимо, не выйдет уже никогда, – как рассказать об этом маме, ну как?! Чемодан у Люсинды был готов – она твердо решила уехать, еще когда Павел Петрович попросил ее позвонить в соседскую дверь, она прямо сразу и собралась и в больницу поехала с чемоданом. Она ни за что не решилась бы вот просто так пойти и сесть на поезд, если бы не то, что «опасность миновала», и еще то, что тети-Верочкин сын и его жена так ужасно с ней разговаривали!