Татьяна Устинова - Гений пустого места

— Как к объекту своих вожделений, Хохлов! У вас вечно были девушки из текстильного общежития!

— Просто мы тебя… уважали, — зачем-то сказал он и отвел глаза.

— Вот спасибо вам большое! — крикнула она и с размаху отвесила ему поясной поклон, так что волосы взметнулись и задели его по носу. — Век не забуду! Доуважались! Это вы мне всю голову заморочили, когда я еще молодая была, вы мне жить не дали!

— Мы?! — поразился Хохлов. Он так поразился, что даже поставил свою кружку на стол и руки на груди сложил, отчасти как Наполеон, отчасти как невинная жертва, облыжно обвиненная в страшном преступлении. — Чем же мы-то тебе не угодили, Ариша?!

— Да вы мне всем угодили! Сначала я была влюблена в Лавровского, в него все были влюблены! Но он женился и уехал в Москву, и все на этом кончилось. Потом в Пилюгина, но тоже недолго музыка играла, потому что он влюбился в Ольгу и женился на ней. В Кузю влюбиться невозможно. Остался ты, Хохлов! Ты готов на мне жениться?! Вместо Кузи?!

— Да зачем обязательно жениться-то?!

— Да я тебе только что лекцию прочитала зачем! Если тебе не обязательно, так ты и сиди со своей Галей или Маней, а мне семья нужна, ребеночек, чтобы вечером телевизор смотреть, а в выходные в лес ездить.

— И с Кузей у тебя будет семья, да?

Тут она вдруг моментально сдулась, как проколотый воздушный шарик — пщ-щ-щ-щ, и осталась только одна оболочка, мятая и невразумительного цвета.

Она махнула на него рукой, села и уставилась в свою чашку.

— Может, что-нибудь и получится, — сказала она тоскливо. — А что? Сидит он за своим компьютером и пускай сидит. Мне это не мешает. А еще, может, ребенок родится, и тогда я буду ребенком заниматься…

— А Кузя на лыжах кататься или на санках, он это любит, для здоровья, — договорил за нее Хохлов, — а еще кооператоров позорить и власть поносить. А папаша твой лампочки будет вкручивать. Ну, ты отлично все рассчитала, Родионовна! Молодец!

— Пошел к черту.

Хохлов еще постоял у плиты, взял было со стола кружку, глотнул и со стуком поставил ее обратно.

Жить ему не хотелось.

— Поеду я, — неожиданно для себя сказал он. — Слышь, Арин?

Она пожала плечами совершенно безразлично, и Хохлов от этого безразличия вконец расстроился. Ехать ему было некуда, но он заставил себя пойти к двери, засунуть ноги в холодные, еще не отошедшие от улицы ботинки и натянуть куртку. При этом он испытывал странные, садомазохистские чувства, наверное, очень похожие на Кузины. С одной стороны, он мстительно думал о том, что Родионовна останется одна со своими горестными и дурацкими мыслями, с другой стороны, он очень жалел себя, неприкаянного и никем не любимого, вынужденного тащиться в мороз искать еще какой-то приют!

Он потоптался на пороге, выжидая, когда она выйдет его проводить, и смутно надеясь на то, что она заставит его остаться, но Арина не вышла. Несмотря на то что вздыхал и топтался он довольно шумно.

— Ну, я пошел! — в конце концов громко сказал он.

— Давай, Хохлов, — помедлив, отозвалась она из кухни. — Счастливо.

Упиваясь своим нынешним садомазохизмом, он еще добавил, что ждет приглашения на свадьбу, а она сказала, что непременно пришлет.

И он вышел, и захлопнул за собой тяжелую, холодную, крашенную коричневой краской дверь.

Он приходил сюда, в квартиру ее бабушки, и учил здесь теорию функций комплексного переменного, а заодно объяснял Арине ее дурацкую первокурсную термодинамику и химию, а бабушка пекла лепешки, которые они поедали с чаем. Никогда в жизни он потом не ел таких лепешек и не знал, как их готовят. Никто этого не умел, кроме Арининой бабушки.

Лепешки были рассыпчатые, тверденькие, но не жесткие, и чай она заваривала крепкий, а иногда еще был индийский растворимый кофе в круглой жестяной коричневой банке — большая редкость по тем временам!

Они учили термодинамику, поедали лепешки, захлебывали их чаем и смотрели на памятник Циолковскому в сквере под окном, засиженный голубями, и все еще было впереди, и им казалось, что их дружба вечна и незыблема, как постамент Константина Эдуардовича!

Дружба-то, может, и незыблема, но как-то все пошло наперекосяк. Как-то не правильно все пошло, не по прямой, а все больше ломаными линиями!

Или так всегда бывает в жизни?… Никаких прямых и сплошные ломаные линии?…

Вот и Родионовна начала чудить, по-другому он не мог назвать ее странное поведение! Возраст, может, переходный случился, от молодости к старости? Не поймешь. Впрочем — Хохлов знал это совершенно точно, — даже самые лучшие из женщин время от времени начинают «чудить»: загадывать мужчинам загадки, намекать на какие-то высшие эмоции, недоступные мужскому пониманию, печалиться невесть из-за чего и радоваться тоже неясно чему.