Дмитрий Тарасенков - Человек в проходном дворе

— Может, заложим? — спросил голос из-под простыни, и снова блеснул один глаз.

— С утра не пью, — отрезал я, решив, что, придерживаясь тактики коротких ответов, я выиграю больше.

— Ну-ну. А чемодан ты свой на хранение сдай. Сопрут.

— Не сопрут. Тут и переть-то нечего.

Я вынул рубашки и положил их в тумбочку, чтобы не мялись.

— Жарища какая, а? — сказал сосед.

— Как в Африке, — сказал я.

— Американцы со своими водородными бомбами климат испортили. Допрыгались, гады!

— Проклятые империалисты, — сказал я. — Не хватало еще, чтобы снег пошел.

— А в Антарктику не хочешь с белыми медведями на льдине покататься?

— Хочу. Душ здесь где?

— Этажом ниже.

Все правильно: местные товарищи прислали точное описание места и возможных действующих лиц трагедии. Я повесил полотенце на плечо, вышел в коридор и стал спускаться по лестнице. На площадках висели пыльные зеркала в вычурных металлических рамах: сверху были пристроены веночки, их держали позолоченные пузатые купидоны. Гостиница была старой постройки и раньше принадлежала, наверное, какому-нибудь прусскому юнкеру. Я представил его себе с пышными усами, в крахмальном стоячем воротничке, а его супругу — в гладком платье с короткими рукавами-пузырями. Однажды мне пришлось провести две недели, не выходя на улицу, в пустой квартире, где в старомодном книжном шкафу лежали комплекты “Нивы” за все годы, и с тех пор все, что относилось к началу века, я представлял себе по тем иллюстрациям.

В коридоре этажом ниже стояли козлы, пол был заляпан краской. Пахло известью. У стены лежала груда неструганых белых досок. “Есть какая-то закономерность в том, что ремонт в гостиницах затевается именно летом, в разгар сезона, — подумал я. — Профессиональная тайна директоров и администраторов”. Я взглянул на часы. До обеденного перерыва было еще далеко, а рабочие между тем отсутствовали. “Собрались где-нибудь перекурить”, — решил я.

Дежурная по этажу (вернее, по двум этажам сразу — тому, где я остановился, и этому) сидела возле канцелярского стола и листала “Огонек”. Я присел рядом на край кожаного дивана — близнеца тех, что украшали вестибюль, — кашлянул и спросил старческим голосом:

— Как насчет душа, милая? Функционирует?

— Угу. Тридцать копеек, — ответила она, не отрываясь от журнала.

— А у меня большое несчастье, — сказал я проникновенно и сделал несчастное лицо. — Я бумажник потерял, и деньги, и все-все.

Она все-таки подняла голову.

Она была некрасива, но в ней имелась какая-то изюминка — это я отметил еще в комитете, знакомясь с делом. Большие глаза, очень большие. Гордая посадка головы. Блестящие волосы до плеч.

— Да что-о вы! — протянула она, щурясь, потому что солнце било через оконное стекло в эти ее большие глаза.

— Точно. И жара сегодня необыкновенная и невыносимая. Одно к одному.

— А много денег было? — спросила она.

— Как раз тридцать копеек, — сказал я быстро. — Но я волшебник. Если вы дадите мне ключ от душевой, вас полюбит принц.

— Если вы волшебник, войдите без ключа. Через замочную скважину. — Она уткнулась в “Огонек”.

“Все равно дашь ключ, — весело подумал я, — никуда ты не денешься”.

— Заклинание для дверей забыл, вот что. Все остальное помню: и для больных зубов, и для присушивания сердец, а это из головы вылетело.

Она засмеялась. Полдела было сделано.

— У нас один жил здесь такой, то-оже весельчак. Только старенький. И… — Она сделала паузу.

— Что — и?

— Ничего.

— А сейчас куда он делся?

— А… — Она замкнулась.

Так. Хорошо. Эта тема меня слишком волновала. Быть настырным сейчас нельзя: все ограничится несколькими общими фразами. А это меня никак не устраивало. Я подвигал стакан с карандашами по столу и сказал:

— Ну и бог с ним. А так жарко! — Я вздохнул. — Вся рубашка на мне мокрая.

— Ну и что?

— Ключик. — Я протянул руку.

— Если я всем ключ давать буду, это порядок, по-вашему, как?

— Милая, — сказал я с чувством, — так то ж простые смертные, а я волшебник. Вол-шеб-ник!

Она выдвинула ящик и достала ключ.

— Только верните мне.

— Что?

— Ключ.

— А-а, ключ…

Фамилия ее была Быстрицкая, как у актрисы. Да и смахивала она на какую-то актрису, только не на свою однофамилицу, а на другую — польскую, что ли. Я всегда путал фамилии актеров. Но сама-то Быстрицкая наверняка знает, на какую актрису она похожа. Ей двадцать три года. В комсомоле не состоит. На руке у нее шрам. Я и о нем знал: попала в автомобильную катастрофу, катаясь по побережью на машине с приезжим инженером. Я все знал, все, кроме главного.