Дмитрий Тарасенков - Человек в проходном дворе

— Ну зачем вы обижаете товарища?

— Разве это обидно? — удивился я. — Моя милиция меня бережет. У меня кореш в Москве там работает, мировой парень. Или вы считаете это зазорным?

— Ни в коем случае! Я, наоборот, думал, что это вы так отнесетесь. То есть не думал, но ведь могло же быть такое, — путано сказал Пухальский.

— Нет! — решительно возразил я.

— Вот и чудесно! А я, знаете ли, перед вашим приходом любовался из окна на город: здесь только третий этаж, но под уклон, и поэтому открывается чудесный вид.

— Вы в первый раз здесь?

— Нет, — ответил Пухальский. — А как эта река называется? Которая течет по городу, вон там?

Я не знал. Войтин сказал, как она называется, и вышел, держа перед собой в руке бритвенный прибор. Полотенце он повесил на отставленный указательный палец, чтобы не испачкать в мыле.

— Наш сосед отлично знает город, — заметил Пухальский.

— Он когда-то жил здесь.

— А потом?

— Он вам ничего не рассказывал?

— Нет.

— У него было большое горе, и он до сих пор не справился с ним, — сказал я и, глядя на Пухальского в упор, добавил: — Какой-то подлец выдал его жену во время войны гестаповцам. Она была связной партизанского отряда.

— Да что вы!

Он снял очки в золотой оправе. Теперь он казался совсем беспомощным и растерянным: у него была сильная близорукость. Он вынул из кармана отглаженный платок, подышал на стекла и стал протирать их.

— Как была ее фамилия?

— Круглова. — Теперь пришел черед удивляться мне. — Вы знали ее?

— Откуда же? Просто на днях мне рассказали о гибели здешнего подполья. И показали, кстати, место, где был домик этой Кругловой: его сожгли немцы, сейчас там сквер.

— Где это?

— Улицы не знаю, а так, зрительно, помню. Я был в гостях у инженера с мебельной фабрики — я работаю но мебели и сюда приехал в командировку, — мы стояли с ним у окна, он рассказывал. Там еще присутствовал один старичок, некий Ищенко, он отошел и не стал слушать. Он сказал, что не любит жутких историй. Забавный старикан был! Между прочим, он жил как раз на вашем месте. Его стукнули какие-то хулиганы насмерть шесть дней назад.

“Еще одна версия”, — отметил я про себя.

— Хулиганы? Какие? Поймали их хоть?

— Я ничего не знаю… А Ищенко был невредным человеком. Любил анекдоты и преферанс… Непьющий.

“Ага! — подумал я. — Значит, с Пухальским он тоже не хотел пить”. Я поежился.

— Тут вечером-то на улицу не выйдешь, а?

— Его убили днем. По голове ударили.

— Может, сам упал и стукнулся?

— Нет, его убили.

— Казалось бы, такой тихий городок! — сказал я. — Древний, улочки каменные, и вообще…

— Никогда не верьте внешнему виду, — наставительно сказал Пухальский, надевая чистые очки. Спрятал платок в карман. Улыбнулся: — Вы еще очень молоды, Боря, разрешите вас так называть, и у вас нет жизненного опыта.

— Что верно, то верно! — сказал я.

— Вы не обижайтесь. Это как раз тот недостаток, который исправляется с годами. Простите, вы курите?

— Курю. Но… — я похлопал себя по карманам, — на данном этапе ничем не могу быть полезен.

— Вот досада! Так курить хочется, а купить забыл. Придется идти вниз.

— Так сейчас вместе пойдем. А что он рассказывал про подполье, этот инженер?

— Кто? Ах, Буш этот!

“Ого!” — подумал я.

— Он сам почти ничего не знает. Он говорит, что поселился здесь в сорок восьмом году, а всю эту историю ему пересказал сосед, который живет над ним.

“В этом деле явно не хватает Суркина, — подумал я. — Все идет к тому”. И спросил:

— А сосед партизанил?

— Не знаю. Он чудак какой-то. Когда мы выходили от Буша вместе с Ищенко, он спокойно сидел на скамеечке и дымил папиросой. Потом увидел нас, вдруг бросил папиросу, схватился за скулу и отвернулся. Мы отошли шагов на двадцать, я оглянулся: он пристально смотрит нам вслед и за щеку уже не держится.

— Пьяный? — предположил я.

— Скорее человек с расстроенной психикой.

— Ну, может, он уже сидит в сумасшедшем домике. Давно это было? — равнодушно спросил я.

Пухальский поднял глаза к потолку.

— Второго числа, — вспомнил он.

“Ищенко увидел Суркина второго, — подумал я. — Третьего числа он с кем-то встретился. Пятого убит. Цепочка? Может быть. Если только Буш не придумал зачем-то насчет третьего числа”.

Тут вошел Войтин; он был чисто выбрит и казался намного моложе, чем утром. Он повесил полотенце на спинку кровати, расправил его. Потом налил в ладонь одеколону — по комнате разошелся щекочущий ноздри запах — и, зажмурившись, плеснул себе в лицо. Интересно, куда он собрался? Я-то думал, что к концу дня он будет пьян в лоск.