Андрей Бинев - Завтрак палача

Сыновья старика и зятья с племянниками, наверное, думали, что они унаследовали от достойного Дона Аугусто Кордейро не только фазенду, угодья, скот, плантации и прочее богатство, но и его необыкновенные мозги. На самом деле мозги и сердце имел только старик, а они, дураки, были всего лишь крепкими конечностями их общего семейного тела. А ведь решили, что могут запросто прожить сами, без помощи его мозгов и сердца. Уроды!

По миру они пошли, и их дети, и внуки, а значит, потом еще и правнуки пойдут. Старик-то об этом думал, потому и был строг с ними.

Я потом кое-кого из этих идиотов встречал в Сан-Паулу и в Рио-де-Жанейро. Кто-то из них служил в малюсеньком банке на технической должности, мелочь какая-то, в которой ни считать, ни писать как следует не требуется, кто-то в полиции, а чаще они просто мыкались от одного гиблого дела к другому. И наркотой занимались, и проститутками, и оружием пытались торговать. Троих из них очень быстро посадили. Один с какими-то отморозками-революционерами связался, так его убили.

Двое, старший и средний сыновья, спились и подохли, две внучки каждый вечер раздевались в портовом кабаке в Рио под свист матросни и шоферни, а старшая дочь, уже в преклонном возрасте, умерла от передозировки героина. Думаю, просто покончила с собой. А в юности, многие воспоминали, была просто картинкой, так хороша! Я ее, правда, помню уже зрелой. Говорят, это ее муж и средний брат первыми начали делить богатство еще живого отца и тестя.

Вот тебе и независимость. Без мозгов и сердца она называется просто нищетой. А еще дуростью.

Все плантации и собственность покойного старика, все его земли, фазенду и прочие богатства потом уже не менее трех раз перепродавали, пока не загубили все под корень. Больше на той фазенде никто не живет, потому что ее самой со всеми чудесными постройками уже давно нет.

Да и могилу старика, его жены и нескольких сыновей и дочерей на их семейном кладбище никто не посещает. Я в позапрошлом году случайно оказался там и нашел только обрушившиеся памятники и проваленные могилы. Все рассыпалось в прах. Меня поразило, что так быстро. Всего-то за какие-нибудь неполные два десятка лет. А я ведь еще помню их огромную семью, завидное богатство, веселый фестиваль и мудрые глаза старика. И детей его помню, и внуков, и зятьев…

Вот как бывает, когда кто-то думает, будто тоже может быть сердцем и мозгом большой семьи, как ее глава, а на самом деле он в лучшем случае желудок или обыкновенная глупая конечность. Я бы сказал, чаще он даже оказывается кишечником, из которого лезет на волю всякая смрадная гадость.

Если уж в одной семье такое может случиться, что говорить о распадающейся огромной стране! Дело даже не в том, что на всех хватит Удавов, а в том, что в каждой семье всегда есть свои несчастные дураки. Достаточно одного. А если их много?

В самом дальнем зале основного ресторана за большим столом, в тени цветистой арки, скромно сидели две англичанки: одна бледная, прозрачная и худая, как лист из гербария, Кейт, а вторая — полная и румяная, как сдобная булка, Джулия. Кейт было на вид года сорок два, а Джулии — не больше тридцати пяти. Впрочем, худым женщинам обычно дают на вид больше лет, чем они в действительности прожили, а полным — меньше. Но я точно знаю их возраст. А еще знаю, что они лесбиянки и любовницы. Причем та и другая официально состояли в браке с мужчинами. У Кейт есть сын Джеки, он студент медицинского колледжа в Лондоне.

Однажды я уже упоминал этих дам, когда перечислял самых заметных для меня клиентов. Если кому-то надо, пусть вспомнят, а если почему-то не сумеют — не беда.

Говорить о каждой из них в отдельности не имеет смысла — они словно единое целое: привязаны друг к другу, живут в одном обширном апартаменте, располагают одним банковским счетом и попали сюда по одной и той же причине.

Сейчас не принято замечать людей с отличной от привычных стандартов половой ориентацией. Мне это кажется оскорбительным прежде всего для них, ведь приблизительно так поступают и с инвалидами: неприличным считается даже просто отвести глаза, отвернуться, когда такой человек вдруг оказывается в обществе здоровых людей. Это все равно как привязать себе указательный палец к ладони, оставив свободными все остальные, и тем самым намекнуть, что этому пальцу есть куда и на кого указывать.

Все это оборотная сторона человеческой агрессии — та же, но с другим знаком или, если хотите, полюсом. А полюса, как известно, имеют свойство меняться. Поэтому я, когда вижу их, улыбаюсь как можно более обыкновенно, сдержанно. Мне при моей должности вообще предписано улыбаться и кланяться с достоинством.