Григорий Глазов - Смерть не выбирают (сборник)

– Я вас слушаю, – отозвался старческий спокойный голос.

– Маргарита Семеновна? – наугад спросил Левин.

– Да.

Левин назвался.

– Мне необходимо с вами повидаться. Окажите любезность, уделите полчаса.

– Я сегодня только из больницы. Если можно, давайте завтра.

– Конечно! – обрадовался Левин. – Когда вам удобно?

– Если вас устроит, приходите часов в двенадцать.

– Очень хорошо! Адрес ваш у меня есть. Благодарю вас!

– Пожалуйста…

Без четверти двенадцать Левин уже шел по улице Бакинских комиссаров к Марголиной. Дом номер восемнадцать оказался обычной блочной пятиэтажкой хрущевских времен.

Дверь открыл мальчик.

– Здравствуй, – сказал Левин. – Тебя, наверное, зовут Семен. Я угадал?

– Да, равнодушно ответил мальчик. – Бабушка ждет вас…

Выйдя из комнаты навстречу, она стояла в глубине коридора – высокая, худая с совершенно седыми волосами, гладко стянутыми к затылку в большой узел.

Поздоровались, прошли в комнату. Все здесь было так обычно, стандартно – мебель, посуда за стеклом серванта, занавеси, – что Левину показалось, будто он уже посещал эту квартиру.

– Маргарита Семеновна, дело вот какое. По просьбе нашего клиента из Мюнхена мы пытаемся выяснить обстоятельства смерти его дядьки. Он находился у нас в городе в лагере для военнопленных. Было это в 1948 году. По имеющимся у нас данным какое-то время он работал на восстановлении авторемонтного завода. В одном из его писем той поры он упоминает некую Риту – кладовщицу в инструментальном цехе. Упоминает самыми добрыми словами. Мы пришли к мысли, что этой Ритой вероятней всего были вы.

– Да, я работала тогда кладовщицей именно в этом цехе. Как звали этого немца?

– Звали его Алоиз Кизе. Он был уже не молод. По-моему, лет пятидесяти пяти.

Она задумалась, провела узкой ладонью по сухой коже лица, потом сказала:

– Кизе я помню.

– Что бы вы могли сказать о нем?

– Обыкновенный человек. Вежливый. Несколько замкнутый. Но с теми, кому доверял, вернее, с чьей стороны не опасался грубости или оскорбления – все-таки немец, пленный, а война только кончилась, – он старался найти чисто человеческие контакты. У меня сложились с ним нормальные отношения.

– А кто такой сержант Юра?

– Был такой. Он служил в лагере. Первое время приводил по утрам на завод группу немцев, конвоировал их. Среди них и Кизе. Вечером приходил за ними, чтоб сопровождать в лагерь.

– Фамилии его не помните?

– Я ее и не знала. Все звали его по имени. Потом, когда немцев отправили домой, исчез и этот Юра.

– А кто был тогда прорабом?

– Гуторов Павел Иванович.

– Он здесь, в нашем городе?

– Нет, он уехал, по-моему, весной пятьдесят третьего вроде в село к матери. Кажется, на Тамбовщину. Точно уже не помню. Давно это было. Удивляюсь, что и это запомнила, вдруг всплыло.

– У вас прекрасная память, – поощрительно сказал Левин. – Бывает, помнишь то, что случилось с тобой и тридцать и сорок лет назад, а что-нибудь позапрошлогоднее вылетает из головы навсегда.

– По-моему, детство и юность как-то особенно прочно держатся в человеческом сознании. Впрочем, не знаю, – она пожала плечами.

– Маргарита Семеновна, а вы не помните чего-нибудь необычного в поведении Кизе, скажем за неделю до его смерти? Ведь жизнь его, круг людей, с которыми он общался, были очень однообразны. Что-то иное, непохожее могло бы броситься в глаза, – как бы подталкивал ее Левин.

– После того, как Кизе перестал появляться в цехе, я спросила других немцев, где он. Они сказали, что заболел и умер. Но потом приезжал какой-то военный. Расспрашивал всех нас. И меня в том числе. Один из его вопросов был похож на тот, который вы задали мне сейчас. Я ответила тогда, что видела как Кизе разговаривал с одним из шоферов, которые возили нам щебень и раствор. Мне показалось, что они хорошо знакомы. Были они, по-моему, одного возраста. И после разговора с шофером Кизе вернулся мрачный. На мой вопрос, что случилось, он сказал, что этот шофер очень нехороший человек. Я спросила, с чего он взял, а он ответил, что встречался с ним еще в 1918 году. Я удивилась, а Кизе оборвал мои расспросы, мол, об этом как-нибудь в другой раз. Вот, собственно, и все. Потом, правда, пошел слух, что шофер этот исчез.

– Не помните ли, когда это было? Хотя бы время года.

– Зимой. Потому что шофер этот носил ватник, ушанку, рукавицы, он часто заталкивал их за ремень на ватнике.

– Я утомил вас? Вы уж извините, – Левин заметил, что она побледнела, часто облизывала губы. – Последний вопрос. Военный, который потом расспрашивал вас о шофере, называл его по фамилии или просто "шофер"?