Елена Яковлева - По правилам корриды

— Наверное, он просто бредил, — устало вздохнула его жена в тот день, когда в суде огласили приговор Вике и Филиппу. Филипп принял свои шесть лет с какой-то беззаботно-детской улыбкой, я даже сомневаюсь, понял ли он, что это такое. А Вика отделалась легче всех, тремя годами условно. Что до участников этой истории по «медицинской линии», то все они проходили лишь в качестве свидетелей. Включая Баева, снабжавшего Вику психотропными препаратами, которыми Филипп усердно меня потчевал на протяжении долгого времени. Так готовился мой выход на карниз. Кроме того, на суде еще фигурировала кассета, которую они поставили на магнитофон, а сами ушли, заперев меня в комнате. С непонятными непосвященным угрозами запереть меня в шкаф…

Но я ведь не о том, не о том… Я о Шатохине и о Лешеньке, донимавшем меня с настойчивостью навязчивой идеи, при том, что я ведь была наконец признана совершенно здоровой. Меня не покидало ощущение, что умирающий Шатохин неспроста повторял это имя, что Лешеньке требовалась помощь, а потому я продолжала его искать, прямо как одержимая. Не могла я его бросить на произвол судьбы, ведь не бросил же Шатохин меня.

Поскольку шатохинские родные о Лешеньке услышали впервые от меня, я стала расспрашивать его друзей и бывших сослуживцев. Как раз один из них, ныне достаточно высокий чин из Генеральной прокуратуры, нехотя посвятил меня в детали. Только из уважения к памяти Шатохина и моей «упертости», так он выразился. А суть в том, что когда-то давно, когда еще Шатохин и имярек — ныне высокий чин — только начинали свою карьеру в качестве дотошных оперов, им пришлось вместе расследовать одно дело — бытовое убийство, довольно обыденное на первый взгляд. Простое и без всяких там подводных камней, как они подумали.

Ну выпили двое парней, ну поругались, ну пустили в ход кулаки, а кончилось все банальной поножовщиной с небанальным смертельным исходом. Того приятеля, что уцелел, сочли убийцей, хотя он и отказывался до последнего. Причем делал это очень искренне, так что молодые приятели-опера задумчиво скребли затылки. Так уж вышло, что больше всех сомневался Шатохин, но тут вмешалось начальство, хлопнуло по столу кулаком и велело простое дело быстренько направить в суд.

Шатохин и имярек быстренько взяли под козырек, благоразумно рассудив, что советский суд — самый гуманный суд в мире — беспристрастно во всем разберется и, если сочтет, что дело не такое уж простое, как кажется на первый взгляд, передаст его на доследование, тем самым защитив невиновного. Однако ничего такого не произошло, суд признал приятеля-собутыльника виновным и закатил ему по всей строгости закона. Не вышку, конечно, но очень большой срок. Учел, что у погибшего остались двое детей-сирот и отец — инвалид войны.

И стал тот признанный по суду убийца свой срок мотать, а Шатохин и имярек служить и взбираться по карьерной лестнице. В последнем больше всего преуспел как раз имярек. И о том давнем деле они как будто забыли напрочь, пока однажды Шатохину не встретилась некая старушка и не поведала о том, что в колонии умер тот самый, ну, то ли заслуженно осужденный, то ли и вовсе безвинный. С того дня с Шатохиным стало твориться что-то неладное, временами он впадал в какую-то странную задумчивость, а потом взял да и уволился из органов, хотя имярек его и отговаривал.

Вы уже, наверное, догадались, что тот преступник и был Лешенькой. Конечно, я спросила высокого чина о том, что в действительности сталось с Лешенькой и кем была та старушка, если он знает, конечно. Оказалось, высокий чин тоже интересовался Лешенькиной судьбой, надо сказать, незавидной, он и впрямь умер на зоне от туберкулеза. Что до старушки, донимавшей Шатохина, то о ней ничего не известно, поскольку из родственников у Лешеньки была только престарелая мать, да и та умерла давным-давно, через полгода после того, как сына осудили за убийство.

Вот и все о Лешеньке. Да, имярек — высокий чин все-таки попросил меня оставить Лешенькину историю при себе и не особенно распространяться на эту тему. Ни жене Шатохина, ни его дочери от этого ведь легче не станет. Я с ним согласилась. А потом мы немного поговорили уже обо мне. Оказалось, что он был посвящен в мое дело и даже был поклонником творчества моего покойного мужа, особенно его нашумевшего цикла «Гиперборейцы». Он ничего такого не говорил, но в воздухе висел его немой вопрос: «И как ты могла после Андриевского польститься на какого-то мелкого мошенника?»