Елена Яковлева - По правилам корриды

— А это мы проверим. — Буханка перевел взгляд на всхлипывающую в углу Лилю. — И если она брешет, то сильно пожалеет. — А потом распорядился: — Собирайся, красавица, поедем к твоему должнику.

Лиля безропотно поднялась с полу, держась за стену, на которой остались пятна крови.

— Только ты, знаешь, умойся там, переоденься, приведи себя в порядок… — Буханка уставился на Чушку. — А вы, молодой человек, проводите даму в ванную, помогите, если что… Только без рукоприкладства, нам ее еще до машины довести надо.

— Пошла! — Чушка поволок Лилю в ванную, а Буханка наклонился и, немного порывшись в тряпье, извлек солнцезащитные очки, к счастью, не растоптанные Чушкиными башмаками. Пригодятся, чтобы прикрыть синяки барышне. Вот если бы еще зуб не болел, а тот, подлец, и не думал утихомириваться. Вон как дергает, с-собака…

Время остановилось. Когда я наконец вырвалась из липкой паутины боли, то не имела ни малейшего представления о том, когда мне вкололи тот злосчастный укол, час, день или неделю назад. Может быть, даже он был не один, но вряд ли я это когда-нибудь вспомню. Зато я помнила все, что случилось раньше, по-моему, еще отчетливей, чем прежде. И еще ясней, чем прежде, сознавала: мне нужно вырваться отсюда любыми способами, иначе я пропаду, иначе я погибну, стану тем, кем они и хотели меня сделать, — бессловесным животным.

Пока я плавилась в поту, в палату кто-то заходил, но я не рассмотрела лиц из-за того, что в глазах у меня было темно. Кто-то наклонялся надо мной, щупал пульс, по крайней мере, мне так казалось, и снова оставлял меня в одиночестве. А потом я увидела Леонида Борисовича, он стоял рядом с моей кроватью и покачивался на носках ботинок, как тогда. И руки у него были в карманах халата. Наши взгляды встретились.

— Ну, как наши дела? — как ни в чем не бывало спросил он.

Я только смотрела на него слезящимися от резкого света глазами и молчала, потому что еще не знала, что ему ответить.

— Как наше самочувствие? — повторил он почти ласково. Такое впечатление, что это не он устроил мне недавнюю экзекуцию. Или давнюю?

— А что со мной было? — Я решила не отставать от него. Интересно, что он ответит?

Он посмотрел на меня с некоторым сомнением:

— А вы разве не помните?

— Помню только, что мне было больно. — Хорошенький у нас диалог получался, ничего не скажешь!

— У вас было обострение, — соврал он не моргнув глазом. Кажется, он не очень-то верил, что я забыла про укол.

— Меня развяжут?

Доктор, оказавшийся совсем не таким добрым, каким он мне показался в первый момент, заколебался:

— А вы обещаете вести себя хорошо?

— Обещаю! — выпалила я, хотя не очень-то понимала, что в моем случае означает «вести себя хорошо». Ни о чем не думать и ничего не вспоминать, так, что ли?

— Ну хорошо. — Леонид Борисович повернулся к медсестре Ниночке, на этот раз это была она, и распорядился: — Развяжите ее.

Таким образом все вернулось на круги своя, как до укола, только Тамары не было. Что с ней, меня, конечно, занимало, но в меньшей степени, чем собственная судьба. Может, я и эгоистка, но в этой ситуации, насколько я понимаю, каждый сам по себе.

Первое, что я сделала, когда они ушли, осторожно подергала дверь. Так, на всякий случай, я ведь слышала, как с той стороны поворачивался ключ в замке. Затем подошла к окну и новыми глазами посмотрела сквозь пыльное стекло и решетку. Пейзаж, надо сказать, совсем не изменился: все тот же кусок голого асфальтированного двора, похожего на плац, упирающийся в каменный забор. Правда, прижавшись щекой к стеклу, мне удалось рассмотреть и кое-какие новые детали вроде бесконечного ряда мусорных контейнеров, среди которых — я хорошо это видела — преспокойно сновали громадные лохматые крысы.

— Фу! Ну и гадость! — Я отвернулась от окна.

Ясное дело, взгляд мой тут же напоролся на стенной шкаф. Но я его больше не боялась, именно потому, что все вспомнила. Обыденно так, без прикрас.

Мне было тогда всего шесть лет, и мать сдала меня в детдом, временно, пока отец не вернется из экспедиции, как она меня уверяла. В детдоме все сразу пошло не так, дети меня почему-то не приняли. А может, я их, и они это чувствовали. Я, домашний ребенок, не понимала законов, по которым они жили, таких естественных для них, а главное, не хотела к ним привыкать, не хотела меняться и подстраиваться, а на сопротивление у меня не хватало силенок.

Однажды дети заперли меня в шкафу на целый день. Я сидела там в темноте и тихо плакала, а воспитатели решили, что я сбежала. Мне было страшно и душно, хотелось есть, но я никого не звала. Потому что знала, первыми на мой крик прибегут мои мучители. Вечером они меня выпустили, воспитатели стали допытываться, где я была, но я молчала, я ведь знала — если пожалуюсь, будет еще хуже. А на следующий день меня опять заперли, и через день тоже…