Irene - Эфффект линзы

Из приемной наконец вышла Алла Ивановна и через несколько секунд забрала мою собеседницу к себе в кабинет. Я двинулся вперед, но Ольшанская резко развернулась и почти бегом выскочила из парадного входа. Черт!.. Гнаться за ней было бессмысленно.

Жизнь в школе все никак не приходила в норму. Наверное, мир для многих этих ребят и, особенно, одиннадцатиклассников уже никогда не будет прежним. Каждый раз, заходя в новый класс все с той же темой беседы, я сомневался, нужно ли им вообще напоминать об этом так настойчиво? Но для проверки, уже скоро стартующей в школе, важен был факт моей работы по этой болезненной теме, так что выбирать не приходилось.

Сегодня, закончив очередную беседу в восьмом классе, я вспомнил, что собирался посмотреть «досье» Ольшанской. Там и правда лежало немного материалов — несколько результатов тестов, пара рисунков и одно сочинение-размышление. Тема, заданная моей предшественницей, однозначно впечатляла: «Любовь — это…» О, Боже. Как же я ненавидел в школе эти вещи… Мне всегда было тяжело описать что-то подобное словами, еще хуже — позволить читать эти сокровенные мысли кому-то другому, кому-то чужому, любопытному и в очках! Такие сочинения казались мне страницами из дневников, поэтому я, превозмогая интерес, не осмеливался заглядывать в листок девочки, которая мне нравилась.

И вот сейчас, рассматривая Викино сочинение в сизых октябрьских сумерках, я чувствовал себя преступником. С одной стороны, сладостное чувство запретного подстегивало меня скорее раскрыть двойной листик, который, возможно, позволит мне лучше понять ее, но с другой… вдруг Вика, как и я, писала не то, что чувствовала, а то, что от нее ожидали? И что бы она сказала, узнав, что ее мысли читал именно я? В эту же секунду я усмехнулся — так и до мании величия не далеко! С чего я взял, что чем-то отличаюсь для нее от других учителей? С чего я взял, что она вообще обратила бы на это внимание? И с какой стати мне бояться читать ее сочинение о любви, лежащее в моих бумагах?!

Я решительно выдохнул и положил листок перед собой.

«Любовь — это…

Интересно, описание какой любви вы от меня ждете? Вряд ли — любви матери к сыну, любви к Родине, любви собаки к хозяину… Все эти вопросы ведут к одному: любви к противоположному полу.

К мужчине.

Вы и правда хотите знать, что я об этом думаю?

Любовь — это… Это то, о чем все говорят, но редко кто испытывает. Это то, о чем вряд ли можно рассказать, особенно на тетрадном листке. Это то, что может принести немало неприятностей: малейшая слабина — и ты уже зависима, потому что в момент перестаешь быть собой, а становишься лишь чьей-то «половинкой». Любовь хороша только в книгах. «Ах, он такой благородный! Он дал ей свободу! Он позволил ей быть счастливой не с собой!» Мы удивляемся, восхищаемся, даже гордимся таким человеком. Но на самом-то деле каждый думает: «Фигушки, со мной так не будет! Моя любовь не будет несчастной! У меня будет хэппи-энд». И все его ждут.

Мне бы тоже хотелось верить в счастливый финал. Но, пусть и странно, я не могу себе этого представить. Хотя бы потому, что, как сказали нам на химии, любовь — это химическая реакция и вечно она длиться не может. Это как наркомания, что ли, ведь у любого наркомана есть только два логичных пути — смерть или избавление от пьянящей зависимости. Либо ты мертв, либо смотришь на мир трезво и не зависишь ни от чего. Так зачем, если все равно этим закончится, вообще кого-то любить?

Может, вы, Людмила Сергеевна, вызовете меня к себе на ковер и будете «прорабатывать», но я не считаю себя ущербной, если ни разу не попадала под такую зависимость».

Конец. Дочитав до точки, я почувствовал, как спину закололи сотни ледяных иголочек.

Как не странно признавать, первой была мысль о нетрадиционной ориентации Вики. Холодный и даже циничный тон, вот это «К мужчине», выделенное отдельным абзацем, будто бы с какой-то брезгливостью, как нечто противоестественное… Потом эта мысль показалась мне глупой, хотя, скорее, я всего лишь интуитивно знал, что первое предположение не верно. Но почему в семнадцать лет Вика чувствовала такую обиду и безысходность, сказать было тяжело, особенно учитывая ее очевидную привлекательность.

Я сложил листок назад в папку и почесал затылок. М-да. Бывают тексты, которые надолго заставляют чувствовать себя неуютно. Завтра я обязательно поговорю с ней. Вот только найду…

Мое обещание самому себе оказалось практически невыполнимым — в последующие несколько дней разговор с Викой Ольшанской каждый раз ограничивался фразой: «Подожди, пожалуйста… Я хотел…» После этих «волшебных» слов она то заскакивала в женский туалет, то начинала говорить по телефону и резко уходила куда-то в темноту коридора, то прогуливала уроки, зная, что я могу прийти за ней в класс, а один раз, когда мы встретились в узком проходе около учительской и стояли друг против друга, как два ковбоя в вестерне, Вика и вовсе повернулась и бросилась вниз по лестнице с такой скоростью, будто я собирался выстрелить в нее.