Irene - Умри красиво

Я никогда не была у него на работе, и поэтому, чтобы найти дорогу к кабинету, пришлось искать проводника — так я поймала за шиворот смешного худющего парнишку с веснушчатым лицом и огненно-красными волосами.

— А там, на втором этаже. Возле учительской! — хрипло крикнул он и снова рванул по коридору, размахивая руками.

Кабинет располагался точь-в-точь, как в нашей школе — в небольшом темном закутке, совсем неприметный рядом с широкими, настежь открытыми дверями учительской. Боясь, что учителя начнут спрашивать, кто я такая, юркнула в тень и вежливо постучала пару раз. Бешеные удары непонятно куда несущегося сердца слышались так отчетливо, что я могла даже не сообщать заранее о своем прибытии. Прошло две-три минуты. Молчание.

— Девушка, да нет там никого!

Я вздрогнула. На меня, опираясь на швабру и с подозрением прищурив один глаз, смотрела старенькая техничка.

— Я к Кириллу Петровичу.

— Вижу, — проворчала она, загромыхав жестяным ведром. — Нет его. В отпуске.

Мои плечи непроизвольно опустились, а сердцебиение вдруг почему-то совсем прекратилось — теперь я вообще не чувствовала себя живой. Так долго настраивалась, так хотела — и все зря!

Совсем рядом с выходом из учительской внезапно послышались голоса.

— А я вам еще раз говорю — я уже просила Людмилу Степановну, она обещала вам лаборанта!

— Когда это было, Татьяна Дмитриевна?! У меня такой бардак в лаборантской — я сама никогда не управлюсь, кроме того, меня уже второй год завтраками кормят! Вы приводили мне девочку, эту, как ее… Юлю! Но они все бегут отсюда — часов не дают, а столько дел и так мало платят… Студента надо брать, я сразу говорила! Но такого, чтоб серьезного, тихого, не дай Бог еще нахимичит мне там…

Я пригляделась: судя по всему, эта высокая, полная женщина с уставшим, раздраженным лицом — директор школы. Не знаю, как, но директоров всегда определяю безошибочно — у них совершенно определенное выражение лица и что-то общее всегда есть даже в движениях. Я нерешительно вышла из тени и приблизилась к ним. Так бывает — ты стараешься не думать о том, что намереваешься произнести, потому что первой же мыслью твоего внезапно проснувшегося разума будет: «Не-е-е-ет! Не дела-а-а-ай этого-о-о-о!»

— Здравствуйте. Простите, я тут случайно услышала…

Кирилл меня убьет.

Впрочем, денег у меня кот наплакал, а времени свободного — до фига. Так почему бы и нет?

Обе женщины воззрились на меня с нескрываемым интересом и удивлением — бледная, худая девушка в белой курточке, возникающая из темноты школьного коридора аки призрак Плаксы Миртл.

— Я вас что-то не припомню, — нахмурилась Татьяна Дмитриевна, потерев подбородок, — вы ведь не у нас учились?

И тут Остапа понесло…

— Нет, но я ищу работу в школе. Думала узнать у вас, нет ли какой-нибудь вакансии. Я учусь на первом курсе, психологический факультет…

Я самозабвенно выдумывала кучу фактов и мотивацию своему неожиданному появлению, пока лица моих слушательниц не стали мягче, а под конец моей речи химичка и вовсе стала улыбаться мне, как родной.

— И что, ты могла бы приступить к работе прямо на этой неделе?

— Ну… да. Хоть сегодня.

Они еще минут двадцать объясняли, куда теперь нужно идти и что сделать, и я очень боялась все это не усвоить — мысли лихорадочно метались, накатывали то волны радости — ведь я буду так близко к Кириллу, то невероятного отчаяния — он вряд ли это оценит! Кроме того, на меня навалилась странная смесь ответственности и испуга — с одной стороны, небольшая прибавка к стипендии вовсе не повредит, но с другой — теперь появилась целая куча обязанностей, от которых уже нельзя увильнуть так, как от надоедливой скучной пары в университете.

Я брела домой в совершенной прострации. Почему-то вопрос терапевта об уважении крепко засел у меня в голове. Если бы кто-то спросил, уважаю ли я себя сейчас, не учитывая мнения Кирилла, Алисы, мамы с папой, я бы впала в ступор. Почему-то об уважении к себе мы вообще никогда не думаем — эта опция, как говорится, идет по умолчанию, и мало кто обращает внимания на наличие тех поступков, качеств и мыслей, за который можно уважать саму себя. Когда мне было плохо — я пила. Когда было грустно, одиноко, невыносимо больно — я просто отключала мозг, даже не пытаясь встретиться с проблемой лицом к лицу и признать ее. Можно ли за это себя уважать? За слабость, за нерешительность? За то, что предала веру Кирилла в меня и испортила его мнение о себе своими же действиями? Действительно, причем тут он? Любой человек еще пару месяцев назад почувствовал бы отвращение ко мне прежней.