Андрей Троицкий - Прыжок в темноту

Приличной работы долго не находилось, деньги, отложенные еще в лучшие времена, кончились слишком быстро. Мамаев какое-то время перебивался случайными заработками, разгружал вагоны на товарной станции, и спускал деньги там же, в стоячей привокзальной пивной. Из «стекляшки» ноги не несли домой, в это убогое деревянное общежитие, где мебель ходит ходуном, когда под окнами грохочет проходящий мимо товарняк, а очередь в сортир чуть ли не по записи, как к хорошему дантисту. Из этой беспросветной копеечной жизни не виделось выхода. Ребенок вечно болел, а жена, красота которой облетела, как пыльца с бабочки, вызывала лишь раздражение, а чаще жалость.

Однажды Мамаев, проснувшись утром дома, нашел под продавленным диваном чужую женскую сумочку. Ключи, несколько мятых купюр, дешевая косметика. Он с трудом вспомнил, что накануне на задах вокзала ударил по лицу какую-то бабу, когда она упала, приложившись головой о бордюрный камень, сунул под куртку эту клятую сумочку. В дневной сводке происшествий по телеку передали, что некая гражданка была жестоко избита и ограблена неподалеку от здания вокзала. Сейчас врачи борются за жизнь постраждавшей, приметы преступника известны и вопрос его задержания – это вопрос времени. Мамаев, всегда не сдержанный на руку, словно предчувствовал, что судьба рано или поздно загонит его на тюремную шконку. Он незаметно выбрался из общаги, утопил сумочку под решеткой ливневой канализации, вернувшись, раздавил в одиночестве чекушку и побросал в рюкзак шмотье.

На столе оставил записку, мол, подвернулась срочная денежная работа. В бригаде шабашников, которые не первый год строят в Подмосковье дачи и всегда при хороших заказах, не хватает каменщика. Его берут на работу с испытательным сроком. Билет на поезд уже в кармане. За сезон, до середины осени, он сможет намолотить приличные деньги. Ясно, не было ни бригады шабашников, ни заказов… Но пролеживать бока на диване, дожидаясь ментов, слушать ворчание жены, видеть болезненное лицо сына, не осталось сил. Может, оно и к лучшему, что он той бабе по репе въехал. На попутках Мамаев добрался до Коломны, оттуда электричкой до Москвы. Вот уже четыре с лишним года прошло, а за все это время он лишь однажды побывал дома, но там не зажился. Показалось, что жена не сильно-то ждала. Навестил мать, отвел сына на представление в заезжий цирк и купил обратный билет.

Он мотался по стране, не отказываясь ни от какой работы. Когда бывал при деньгах, еще не успев дойти до ближайшей пивной, заворачивал на почту и отбивал переводы Тоне и матери. Года полтора назад Мамаева занесло в Астрахань. Что он забыл в этих краях, теперь уже запамятовал. Хорошо помнит, что стоял апрель, вечер ясный, как день. Было так тепло, что зимних сапогах на рыбьем меху гудели ноги, а пиво в вокзальном буфете отдавало несвежей рыбой. Там к нему и подвалил Воловик с каким-то придурком. Спросили, что он тут делает, какой работой интересуется. Мамаев, любивший прихвастнуть, ответил, что он швец и жнец… И даже строитель. Но большей частью по автомобильному делу. С завязанными глазами переберет движок любой таратайки с космическим пробегом, и машина еще столько же набегает. Воловик с дружком переглянулись и заказали водки. Судьба Мамаева была решена. Он смутно помнит долгую поездку по степи. Темная ночь, ветер, вокруг ни огонька.

Так началась новая жизнь на хуторе. Если это собачье существование можно назвать жизнью. Время от времени сюда приезжали машины, грузовики или легковушки, все как на подбор, старые. Мамаев копался в моторах, изредка перекрашивал кузова, выполнял жестяные работы. Еще он доил корову, кормил свиней и овец, получая вместо денег лишь зуботычины и плевки в морду. Он жил в том подвале, где его спас от смерти Колчин. Спал на тюфяке, питался всякими отбросами с хозяйского стола. Но забыл вкус водки, теперь на выпивку даже не тянет.

Время от времени в подвале появлялись горемыки вроде Мамаева. Бывали мужики, но в основном женщины. Дружки Воловика находили баб на том же вокзале или ночами, во время вылазок в Астрахань, хватали на улице, запихивали в машину и увозили. Мужиков всегда тянуло в бега. Они только об этом и говорили, словно бредили. А женщины, хоть они и покрепче мужиков, тоже долго не выдерживали. То плакали, то смеялись… В один прекрасный день пленникам приказывали подняться наверх. Назад люди, как правило, не возвращались. Надо так полагать, хоронили их за забором, в степи.

Мамаев только потому остался жив, что умел ковыряться в железяках, ни с кем не спорил, ни на что не жаловался и не забивал голову шальными мыслями о свободе. Бежать отсюда все равно некуда. Зимой морозы страшные, а летом еще хуже. Далеко не уйдешь. Бывало, его сутками не выпускали из подвала, забывали кормить, он терял счет времени, даже не знал, какой месяц на дворе. Временами, особенно в холода, когда открывался кашель, шла мокрота с прожилками крови, хотелось удавиться, да веревки в подвале не было, и кальсоны не годились для такого дела. Дырка на дырке. Они настолько истончали, что не выдержали вы вес небольшой собаки, не то что человека.