Надежда Зорина - Пленница кукольного дома

Ольгину смерть Димка переживал очень тяжело. Тяжелее даже, чем мамину. Он первым о ней узнал (конечно, не считая меня) — из фильма. Я ему сразу его показала — я его ненавидела тогда изо всех сил. Я его самого хотела убить, так ненавидела. И не убила только из ненависти — слишком уж она была сильной. Я думала тогда: он не вынесет боли и меня убьет, и сойдет с ума от горя, что убил свою обожаемую Динку.

Он мне простил и Ольгу, и фильм, мой извращенец-брат. Опять все списал на мое сумасшествие, на то, что я якобы не знаю, что творю, путаюсь в пространстве и времени, и вот уже все забыла и искренне считаю, что убил Ольгу он, что фильм — его изобретение. А я ему подыгрывала. Он всегда верил в мое сумасшествие, а я всегда ему подыгрывала.

Я не то что ему, я себе всегда подыгрывала! Мне нравилась роль несчастной девочки при брате-убийце. Мне всегда хотелось выть по покойнику, сильных страданий хотелось. И брата-убийцу хотелось. Выдуманные мною истории — это ведь просто мои мечты. Конечно, я им не верила, но… иногда все-таки верила. Да часто верила, очень часто! Может, Димка и прав: я сумасшедшая.

Но это тоже мечта. Уж мне ли не знать, что я абсолютно нормальная?

Я любила и ненавидела, как совершенно нормальная, я убивала и сваливала вину на Димку, как совершенно нормальная. Маленькое отклонение — девочка Юля. Тут у меня действительно произошел провал, но, скорее всего, от воображения и… Убийство Юли было непредумышленным, я не хотела ее убивать, во всяком случае, не тогда, на крыше. Мне она была нужна, очень нужна, больше даже, чем Димка, больше, чем когда-то мама, и уж гораздо больше, несравненно больше, чем гадкий дядя Толя (хотя экскурсии по смерти под его руководством мне нравились). Тысячу раз я пыталась восстановить сцену на крыше и так и не могла понять — толкнула я ее тогда или все-таки произошел несчастный случай? Димка стоял, широко расставив руки, защищал от меня Юлю, догадавшись о том, что я хочу сделать, — это я помню. Но вот дальше-то что? Толкнула я ее или нет, не успела, и она сама потеряла равновесие и свалилась?

Думаю, что все-таки толкнула. А потом и сама хотела броситься с крыши следом за ней. Я помню, как ползла к краю бордюра, а Димка меня оттаскивал, не пускал. И все же с уверенностью сказать не могу, был ли то несчастный случай или убийство.

По Юле я до сих пор скучаю. Не знаю, что произошло бы дальше, если бы не случилось то, что случилось на крыше. Скорее всего, рано или поздно, я бы ее все-таки убила.

Димка в камере будет плакать, горько, безутешно плакать — плакать не по себе, погибшему (он ведь и не сомневается, что погиб), не по тем, кого я убила, а по мне, воплощая в жизнь мамины предсказания. Нет, о камере она, конечно, и подумать не могла, речь шла о ее похоронах, но это все равно. Он будет плакать, потому что знает, что произойдет: я вставлю в компьютер диск с фильмом, в который включена моя молекула смерти, а потом до мельчайших подробностей все повторю в действительности. Я сказала Димке, что такой фильм существует. Он был сделан еще год назад для такого вот случая — в том, что случай рано или поздно представится, я нисколько не сомневалась. Понятно, не сомневалась, я же не сумасшедшая!

К краху я подготовилась основательно. Собственно, с самого начала, как только решила заняться своими кинематографическими изысками, начала готовиться. У меня есть документально подтвержденные доказательства Димкиной невиновности. Он о них не знает, бедный, он ведь думает, что я сумасшедшая. Он вообще не представляет, как можно убить в здравом рассудке и памяти. Он-то не смог, даже когда необходимо стало спасать положение, даже ради меня не смог. Впрочем, я на него и не рассчитывала, так только — дразнила его, наталкивая на убийство Марины ради избавления от опасного свидетеля. А ему определила другую роль — с нею он прекрасно справился, хоть и ужасно страдал, по своему обыкновению.

Мне тоже было трудно: убивать вот так, непосредственно, еще не приходилось. К тому же я боюсь крови и очень не люблю касаться чужих тел — до омерзения противно! Но что же мне оставалось? Марину необходимо было убить именно так — не отравить, не из окна вытолкнуть, не застрелить, а зарезать ее же собственным ножом, чтобы подозрения пали на Наталью. Все должно было выглядеть как убийство в состоянии аффекта. За Натальей, разумеется, тоже наблюдала я, а не Димка — братец мой тогда еще ни о чем не знал.

Без надобности я его вообще не посвящала в свои дела. Зато он часто обращался ко мне за помощью: Димка занимается разработкой компьютерных игр, а с фантазией у него бедновато, все его герои (мальчик и девочка попадают в сложные жизненные ситуации) получаются на одно лицо — у них наше с Димкой общее детское лицо, каким его всегда хотел видеть мой юродивый, мой святой брат. Что интересно: у нас с ним один оптовый покупатель — наивные детские, необыкновенно светлые компьютерные игры и мои смертоубийственные фильмы покупает один человек. Надеюсь, хоть реализовывает он их разным клиентам. Димка в показаниях следователю охарактеризовал его довольно точно — он такой и есть. И знакомство в самом деле завязалось на одной из вечеринок, именно там я с ним и сошлась, семь лет назад, после того как создала свой первый фильм — о самоубийстве Ольги.