Ирина Львова: Наследница поневоле

Они вошли и бросились на нее, обнаженную и прекрасную, только что искупавшуюся в крови юных девственниц. Эта кровь, кровь не знавших плотского греха созданий, чудодейственная, исцеляющая и возвращающая утраченную молодость, эта живительная влага текла по телу графини Эльжбетты. Молодость, красота, разве они не стоят того, чтобы из-за них пролить кровь? Палатин Турзо и граф Няри велели солдатам схватить ее и ее прислужниц. Она должна была предстать перед судом, как хотел того король Матиуш, но палатин трусливо приказал заключить ее в темницу в подвале башни ее собственного замка, чтобы спасти от позора два великих Семиградских рода, Батори и Надешти.

Они побоялись судить ее. Они знали, что делали, потому что она бросила бы им в лицо: «А вы, кто судит меня, разве вы не льете невинную кровь ради славы и богатства, ради удовлетворения своих страстей? Так почему отказываете мне в том же? Или в ваших глазах красота стоит так мало?» Она бы, не смущаясь, смотрела прямо в глаза всем этим пузатым, горбатым, кривым, скрюченным ревматизмом, разодетым в шелка и бархат, обладающим властью уродам и спрашивала: отчего они так возмущены тем, что сделала она, разве сами они более милостивы к сирым мира сего? Пусть попробовали бы они судить ее, судить красоту!

Но что могла она, слабая женщина, сделать с набросившимися на нее грубыми стражниками? А слуг и служанок, живших в замке, силой заставили свидетельствовать против нее, узаконив тем самым право вершить над ней суд! Нет, не суд — расправу. И никто из брошенных в камеры пыток не воспротивился обвинениям, не попытался обелить имя госпожи. Они лишь покорно, как кролики, ожидая смягчения своей участи, возводили на нее напраслину.

Теперь она заживо гнила среди крыс, пищавших по углам, кусавших ее за руки, щекотавших усиками лицо, когда она погружалась в глубокую дрему, да еще вшей, ползавших в покрытых коростой волосах и в складках полуистлевшей одежды. Она состарилась, ее кожа сморщилась, тело высохло, и она уже ни о чем, почти ни о чем не мечтала. Иногда ей снился сладкий сон: она, молодая и сильная, скакала на норовистой лошади по полям и лугам вокруг своего замка. И в лесу встретился ей он. Он взял ее едва ли не силой. И, о Боже, что это были за минуты! Она так мечтала встретить его еще раз, но… так больше и не встретила… И теперь уже не встретит никогда, сидя здесь во мраке и одиночестве и годами ожидая своего смертного часа, уже не страшась его, но призывая, как прекрасного возлюбленного. Ни одной из тех крепостных девок, чья участь, не окажись они в замке графини, едва ли была бы завидной — еще бы, нарожать дюжину детей и стать старухой, не дожив до тридцати! — ни одной из них не выпало таких мук, как той, что молодела, купаясь в их крови, мечтая лишь о том, чтобы продлить молодость, сохранить красоту, в одночасье потеряла она все, что имела.

Она давным-давно ослепла, но, если бы этого не случилось, ей все равно не пришлось бы видеть света: последняя свеча из тех, что оставили ей, угасла много лет назад. Но прежде чем истаяли последние капельки воска, раньше чем умер крошечный огонек на истлевшем фитиле, графиня Эльжбетта Надешти-Батори успела запечатлеть на куске пергамента свою последнюю волю. Теперь этот документ надежно заперт в ларце, неприступном для острых зубов мерзких грызунов. Солдат-стражник узнает о том, что графиня скончалась, когда придет к ее узилищу, чтобы взять пустую миску, и увидит, что она полна, хлеб не тронут, а кислое старое вино не выпито. Тогда он отправится в господский дом, и его нынешним хозяевам станет ясно, что служба немого окончена. Через сутки, а может быть, и двое сюда придут люди, чтобы удостовериться в том, что узница окончила свои земные дни. Мужчины сломают стену и найдут здесь только объеденный грызунами труп чахтицкой госпожи и ларец — вот все, что останется от нее потомкам. Память, память и завещание, которое спустя почти четыре столетия после того, как будет обнародована воля покойной, еще сохранит способность сеять раздоры и смерть…

Заскрипел ворот, лязгнули, сцепив ржавые зубья, железные шестерни, зазвенели цепи, пустились в бег колесики. Повернулось огромное, окованное металлическими пластинками дубовое колесо с распластанным на нем человеком. Палач взмахнул металлическим прутом, и истязаемый слабо застонал…

Помощники палача вытолкнули одну из женщин вперед, и один из них схватил запястье ее руки крепкими, точно стальными пальцами. Человек в кроваво-красной маске поднял раскаленные щипцы…